Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
Английское правительство уже не раз за годы войны не выполняло данные рабочим обещания. Казалось бы, еще один обман не должен был его смущать. Но в 1917 г. потеря доверия рабочих и без того уже серьезно тревожила английские политические круги. «Это опасная тактика — невыполнение взятых на себя обязательств. Она неизбежно порождает критику и подозрения», — предупреждала «Дейли ньюс»{134}.
Дискуссия о том, как же быть с отмененными «привилегиями» профсоюзов, шла в английской прессе в течение почти всего 1917 г. Все ее участники соглашались с тем, что с рабочими «привилегиями» надо покончить. Но и консерваторы, склонявшиеся к тому, чтобы «рубить сплеча», и либералы, звавшие правительство «проявить такт» и «прийти к новому соглашению с рабочими», более чем смутно представляли себе, как можно при этом сохранить хотя бы видимость достоинства и уважение рабочих. И это еще более усиливало ту «неуверенность в будущем»{135}, которую и без того после марта 1917 г. испытывали правящие классы Англии.
А что произойдет когда «мальчики» вернутся с фронта и потребуют работы? В Англии в это время военная промышленность будет, сокращаясь, выбрасывать на мостовую все новые сотни тысяч рабочих. Не объединятся ли тогда демобилизованные солдаты с безработными и устоит ли под их ударами обветшавшее здание английского капитализма?
Газеты писали о том, что в окопах зреет стремление к новой жизни и что «те, кто вернется… выдвинут требование свободы, родившееся еще ранее и усиленное русской революцией»{136}. Буржуа были встревожены, и мысль о «революции по русскому образцу», которая совершится после войны, преследовала многих из тех, у кого хватало хладнокровия не верить в немедленную революцию в Англии.
Поиски методов и путей, которые отвели бы от английских правящих классов революционную угрозу, и составляли основное содержание тех споров о периоде реконструкции, какие шли в 1917 г. в Англии.
Призыв к сотрудничеству труда и капитала не был, конечно, буржуазным изобретением 1917 г. Он издавна служил излюбленным приемом буржуазных политиков. Но в 1917 г. общая обстановка в Европе оказалась столь тревожной и напряженной, что во многих странах (и в Англии, в частности) буржуа с особым пылом ухватились за эту реакционную утопию. И когда директор оружейной компании в Бирмингеме заявил на ежегодном собрании акционеров, что называется в своей среде: «Благополучие нашей компании будет непосредственно зависеть от сотрудничества капитала и труда»{137}, это была уже не столько демагогия, сколько горестная констатация невозможности без подобного союза продолжать эксплуатировать рабочих.
Точно так же нельзя считать демагогией заявление «Нейшн», что, «если не будет сделано организованной попытки установить лучшие отношения между капиталом и трудом, нас ждет крах»{138}.
«Сотрудничества» надо было добиться, и отсюда сверхобычная частота и настойчивость призывов к нему. «Вы не можете прочесть ни одной статьи об индустриальных проблемах, — писала 10 июля «Вестминстер газет», — без того, чтобы не натолкнуться на призыв к сотрудничеству труда и капитала». Высказывания о том, что интересы труда и капитала идентичны, что «труд и капитал должны действовать сообща», «отношения между трудом и капиталом надо улучшить», встречаются постоянно.
Писались на эту тему статьи, читались доклады. Некоторые руководители промышленных фирм становились членами Национального союза предпринимателей и лиц наемного труда. Союз этот возник в декабре 1916 г., и входили в него в качестве представителей рабочих некоторые лидеры тред-юнионов. Весной 1917 г. Союз, испуганный русской революцией, организовал в Бирмингеме, Ньюкасле, Суонси и других промышленных центрах серию митингов, на которых рабочих и капиталистов призывали к «братской дружбе».
На необходимости, добиваясь «сотрудничества», улучшить материальное положение рабочих сходились не только либеральные, но и многие консервативные журналисты. Все они наперебой обещали рабочим по окончании войны более высокую заработную плату, более короткий рабочий день, лучшие жилища. «Вестминстер газет», например, опубликовала большую (она шла в трех номерах) статью о том, в каких мрачных, закопченных домах живут шахтеры Южного Уэльса сейчас и какими веселыми, полными зелени и солнечного света станут шахтерские поселки после войны.
В этих обещаниях была демагогия, но была также и осознанная необходимость пойти на реальные уступки рабочим, чтобы «внезапный шторм не уничтожил старый порядок вещей».
Политические деятели, публицисты убеждали рядового буржуа раскошелиться. Они писали, что чрезмерное удлинение рабочего дня снижает производительность труда, что условия работы на фабриках должны быть улучшены не только в интересах рабочих, но и в интересах промышленников. Некоторые из них, точно предвосхищая аргументы «века потребления», подчеркивали, что, чем больше рабочий зарабатывает, тем больше он тратит.
Доводы и соображения экономического порядка перемежались политическими, и «Ивнинг стандарт», например, доказывала желательность предоставить рабочим акции предприятия, на котором они работают. «От этого, — утверждала газета, — стабильность нашей системы только возрастет».
«Стейтист» также готов был видеть наилучший выход из положения в том, чтобы сделать рабочего акционером предприятия и тем ввести его «в чарующий круг капиталистов». «В этом не будет ничего революционного, — поясняла редакция журнала. — Дать возможность какому-то количеству рабочих, у которых хороший характер… стать держателями акций — это лучший вид консерватизма»{139}.
Голоса самих промышленников звучали в этом политико-публицистическом хоре сравнительно редко. Все же мы знаем, что в уставе Федерации британской промышленности, в которую входили многие английские монополисты, признавалась необходимость наладить связь «между работодателями и рабочими, чтобы установить между ними дружественные отношения… и предупреждать стачки». А лорд Ливверхольм выступил с заявлением о том, что экономически целесообразно установить для рабочих после войны 6-часовой рабочий день. Это произвело сенсацию, поскольку почтенный лорд был одним из крупнейших английских заводчиков и именно как таковой получил свое звание пэра. С его легкой руки вопрос о 6-часовом рабочем дне обсуждался в газетах и тред-юнионистских кругах и попал даже, отвлекая рабочих от более реальных задач, в программу некоторых рабочих организаций.
Либералам одного только улучшения материального положения рабочих казалось, однако, в создавшейся обстановке недостаточно. Уже с мая — июня 1917 г. либеральная пресса писала о новых, возникших под влиянием русской революции стремлениях рабочих.
«В старое время разногласия с рабочими сводились к вопросу о заработной плате, продолжительности рабочего дня и улучшении условий труда. Это была проблема «хлеба с маслом»». Сейчас рабочее движение вышло за рамки этой проблемы. «Они (рабочие. — К. К.) хотят теперь быть хозяевами своей судьбы, получить свою долю в управлении производством», — утверждала 27 июня «Манчестер гардиан».
«В рабочем классе сейчас зреет новый дух, вызванный частично революцией, которую внесла в жизнь рабочих война, частично — влиянием революции в России, — читаем мы в «Нейшн». — До войны рабочие считали себя частью промышленной системы… Жестокая школа окопов научила солдат желать большего. Русская революция распространила это желание в тылу»{140}.
Мемуары и письма той поры подобные высказывания газет подтверждают. «В этой лихорадочной атмосфере (т. е. в атмосфере, созданной рабочими выступлениями и известием о революции в России. — К. К.), — вспоминает современник, — у тысяч наемных рабочих появился новый взгляд на вещи… Они мечтали о новой обстановке, может быть о новом режиме на предприятиях. Им мерещилось новое устройство общества. Рабочий контроль должен был стать его главной целью и результатом»{141}.