Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
В партии, однако, не было единства. Ее правое крыло занимало, как мы уже говорили, скрыто, а подчас и открыто оборонческие позиции. Боясь, что антивоенные выступления масс ухудшат военное положение Италии, лидеры правых социалистов всячески помогали Орландо эти выступления сдерживать.
Но за годы войны и особенно после марта 1917 г. влияние правых в партии значительно упало, а все больший удельный вес и значение приобретало ее левое крыло, страстно стремившееся не только разоблачать империалистический характер войны, но и «что-то делать» в борьбе за мир.
Еще далекие от того, чтобы понять и принять ленинскую концепцию борьбы с империалистической войной, итальянские левые социалисты неизменно подчеркивали свое глубокое уважение и любовь к В. И. Ленину, который уже весной
Делегация приехала в Италию (она побывала до того в Англии и Франции), чтобы договориться с итальянскими социалистами об их участии в намечавшейся меньшевиками и эсерами Стокгольмской конференции социалистов стран Антанты и Германии.
Делегация эта (как одно время и сама Стокгольмская конференция) пользовалась покровительством Временного правительства, и именно этим объясняется тот факт, что итальянские власти, хотя и не сразу и неохотно, все же не только дали делегатам визы на въезд, но и разрешили Итальянской социалистической партии организовать поездку делегатов по стране и даже уличные митинги и демонстрации в их честь. И вот тут-то и произошло неожиданное.
В составе делегации не было большевиков. В нее входили меньшевики, бундовец, эсер. Но итальянские рабочие (и многие левые социалисты в том числе) плохо разбирались летом 1917 г. в борьбе партий в далекой России. Они увидели в делегатах «посланцев русских Советов», «делегатов мира» и встретили их восторженными возгласами «Evviva Lenin!». В течение нескольких дней эти возгласы гремели на улицах итальянских городов, которые посещала делегация.
«Мы проехали весь полуостров от Рима до Бардонек-кио, — писал позднее Серрати, сопровождавший делегатов в их поездке по Центральной и Северной Италии, — под несмолкающие крики: «Да здравствует Ленин! Долой войну!» Единый цвет этих бушующих дней был красный цвет.
Рим, Флоренция, Болонья, Равенна, Милан, Новара, Турин встретили представителей русских Советов как посланцев мира»{344}. Уже после отъезда делегатов, сопровождавшегося на пограничной станции все тем же ненавистным для них возгласом «Да здравствует Ленин!», Серрати попытался выяснить, почему Ленин так популярен в Италии. И пришел к выводу: «Благодаря клевете его противников»{345}. Аналогично разрешил этот вопрос много лет спустя член Центрального Комитета Итальянской компартии, в 1917 г. молодой туринский рабочий-социалист М. Монтаньяна. «Вести из России, — вспоминал он, — приходили неясные, искаженные, противоречивые. Если верить газетам (речь идет о буржуазных газетах. — К. К.), весь русский народ хотел войны до победы, за исключением небольшой группы экстремистов, которые звались, кто его знает почему, «большевиками»… Почти все мы, социалисты (Монтаньяна имеет в виду рядовых социалистов Турина, большинство которых стояло тогда на левых позициях. — К. К.), и с нами громадное большинство рабочих были с Лениным, с большевиками. Мы не знали их доктрины и идеологии… но мы были с ними потому, что они выступали против продолжения войны и, возможно, еще потому, что на них нападали, их оскорбляли все сторонники войны, все буржуа Италии»{346}.
В сентябре 1917 г. полиция перехватила подпольный циркуляр объединявшей итальянских левых социалистов «революционной фракции». Итальянская буржуазная пресса опубликовала его как «разоблачающий социалистов» документ. В циркуляре не было ленинского тезиса о превращении империалистической войны в гражданскую, а сама борьба пролетариев за мир мыслилась как их революционный нажим на буржуазное правительство, который и вынудит последнее заключить мир. Лишь после заключения мира, по мысли авторов циркуляра, должна начаться борьба пролетариата за власть. Но документ этот ярко отражал напряженное ожидание революционного взрыва, в котором жили в то время
Для интервентистов (и особенно для экстремистов) всего этого было достаточно, чтобы объявить итальянских левых социалистов — ленинцами, Итальянскую социалистическую партию — ленинской партией, а Туринское восстание — делом рук ленинистов. «Орландо думает, что имеет перед собой умеренный социализм, с которым можно спорить и договариваться, между тем как итальянский социализм идет к ленинизму»{348}.
Газеты, менее склонные к преувеличению, говорили о том же в выражениях более осторожных. Орландо «должен был заметить, что за последнее время создалось положение иное, чем то, какого он надеялся добиться своим мягким и умиротворяющим методом. Под влиянием русских событий наши милые социалисты, предоставляя некоторым из своих парламентских лидеров свободу произносить фразы почти патриотические и культивировать контакты с правительством… стремятся взбунтовать массы против установленных порядков», — заявляла «Джорнале д’Италиа»{349}.
Критикуя политику Орландо и кабинет Бозелли (за то, что он поддерживает ее), экстремисты открыто порывали с официально провозглашенным итальянской буржуазией лозунгом «национального единения». Они требовали проводить политику, которая не «гонялась бы за миражем национального единства», и создать правительство «единой партии — партии решительных сторонников войны». Это правительство они нередко называли Военным комитетом и противопоставляли не только правительству «национального единения», но и парламентскому правительству вообще. Входить в него должно было «несколько решительных людей», тесно связанных с военным командованием, и вовсе не обязательно членов парламента. «Нынче речь идет не о том, чтобы найти министра в коридорах Монтечиторио. Речь идет о том, чтобы найти человека, пусть и не члена парламента, который управлял бы по добрым законам войны», — писала 9 сентября «Идеа национале» о желательном для нее заместителе Орландо на посту министра внутренних дел.
Но умеренные интервентисты не решались открыто порвать с принципом «национального единения». Они опасались, что это обострит борьбу партий в парламенте и, главное, борьбу масс вне его. Поэтому они хотели, чтобы Военный комитет был создан внутри правительства «национального единения» и из его членов.
В защиту политики Орландо выступили нейтралисты: джолиттианцы и часть католиков. В годы войны, когда слово «нейтралист» стало в Италии бранным, а милитаристская и шовинистическая фразеология превратилась в обязательный атрибут каждого публичного выступления, буржуазные пацифисты предпочитали не высказывать своего мнения. Спор о критериях и методах внутренней политики был, однако, слишком важен, чтобы они могли долго оставаться в стороне от него.
Грубый натиск на народные массы (на который интервентисты возлагали большие надежды) представлялся им опасным, а Орландо — идущим в своей «примирительной» политике (на самом деле не такой уж мягкой) по правильному пути. «Орландо олицетворяет собой защиту политического равновесия и социальных реформ. Мы не знаем, кто, кроме него, мог бы поддержать социальный мир в Италии. За него — четыре пятых палаты и девять десятых страны», — читаем мы в нейтралистской «Мат-тино». Внутренняя политика Орландо — «это единственная политика, возможная в стране, привыкшей к свободе и терпимости… какой является Италия», — писала «Стампа». Газета требовала, чтобы Орландо «энергично отверг» претензии экстремистов, и называла внутреннюю политику, за которую ратовали экстремисты, «политикой безумия», способной привести нацию «к конвульсиям (т. е. к революции!! — К. К.)»{350}.