Западня на сцене
Шрифт:
Нет, она вовсе не ломала комедию. Просто силы ее действительно были на пределе. Маркуса почему-то порадовало, что Клаудиа отреагировала так, а не иначе, но самим собой он был откровенно недоволен.
— Я-то тебе верю, — проговорил он с досадой. — Но как ты объяснишь, что через какие-то две минуты после того, как ты якобы покинула сцену, у будочки вахтера появился Вондри и сообщил о несчастном случае?.. Ты только представь себе — две минуты, жалкие две минуты… За это короткое время злоумышленник должен был успеть оттянуть задвижки, подменить лампу и затем спрятаться. И лишь после этого появился твой муж и провалился в люк.
Так, с этим тоже покончено. Маркус почувствовал, что весь взмок.
— Теперь ты понимаешь?
Клаудии не понадобилось слишком много времени на размышление. Она сразу оценила ситуацию в целом.
— Ты прекрасно все объяснил, яснее не скажешь, — проговорила она почти равнодушно. — Вот почему эти бесконечные расспросы!.. Не собираешься ли ты арестовать меня?
— Глупости! — возмутился он. — Но если это сделала не ты, следовательно, кто-то другой. И теперь мы обязаны выяснить, кто… и какой трюк он использовал, чтобы… — Ему вдруг стало ясно, что именно он сказал: «Трюк… да, трюк…» — Ладно, хватит пустой болтовни. Ты говорила, что убежала от Штейнике и спряталась тут за одной из колонн?
— Все так и было.
— Когда ты заметила, что он преследует тебя?
— На лестнице, после того как ушла Мансфельд. Тогда я и побежала на сцену.
— А он искал тебя, открыл вот эту дверь? — Маркус указал на дверь рядом с грузовым лифтом.
— Да.
— Ты видела, как он вернулся в коридор?
— Видеть не видела, но слышала шаги.
— Как, собственно говоря, Штейнике относился к твоему мужу, ведь тот был его шефом?
— Когда как, — Клаудиа убрала упавшую на лоб прядь волос. Механический, но от этого не менее грациозный жест тронул Маркуса отзвуком смутного воспоминания. — Эберхард был невысокого мнения о Штейнике, — продолжала она. — Называл его велосипедистом, выигрывающим одни утешительные призы. Примерно недели две назад они поссорились из-за одной инсценировки, которую Штейнике собирался осуществить в дрезденском театре. Эберхард раскритиковал на худсовете план. И в конце концов любезно согласился… заменить своего заместителя.
— Как это назвать? Гм… предположим — нечестное соперничество?
— Возможно, — она пожала плечами. — Эберхард никогда не был особенно разборчив в средствах, когда чего-то добивался.
— А кто же поставит спектакль теперь… когда твоего мужа больше нет?
— Понятия не имею… Режиссеров у нас отнюдь не пруд пруди. Может быть, все-таки отдадут постановку Штейнике.
— Так, так… — Маркус вытянул губы, словно собирался присвистнуть.
Этот молодой человек что-то чересчур часто мелькает в этом деле. Во время допроса начисто отрицал, будто искал в репетиционном зале не ноты, а что-то совсем другое. Но и нот он там не оставил… Конечно, память каждому может изменить, но…
— А известно ли тебе, — обратился он к Клаудии, — что после вашего столкновения тогда, днем, Штейнике не сразу пошел домой? Он еще долго прохаживался перед театром, как бы поджидая кого-то.
— Вот как… — она не проявила к этому сообщению никакого интереса.
— Его видел реквизитор Вуттке, возвращавшийся домой из поликлиники. Ну, и рассказал об этом моему сотруднику.
— Значит, так оно и было.
Маркус понял, что начинает
— Я вот еще о чем вспомнил, — начал он, собственно, для того лишь, чтобы, говоря о мелочах, спокойно поразмыслить о главном, проверить, не стало ли случайно вырвавшееся словцо ключом к искомой разгадке. — Примерно в девятнадцать часов по внутритеатральному радио был слышен какой-то разговор со сцены… точнее говоря, обрывки фраз… отдельные слова… Ты тоже их слышала? Поняла ты что-нибудь?
Вопрос этот крайне удивил Клаудиу. Подумав некоторое время, она решительно покачала головой:
— Нет, ни слова не поняла. Я в это время гримировалась, не до того было. Что-то трещало… гудело — довольно громко. Все мы подумали, Вестхаузен испытывает какой-то новый микрофон.
«Отвечает, как все», — подумал Маркус.
— Ну, ладно! — Он принял неожиданное решение. — Прошу тебя, встань за ту колонну, где стояла сегодня днем.
Он проводил ее до места, огляделся и указал на обтянутый сукном подиум, отстоявший метра на три от колонны и отчетливо выделявшийся на черном фоне просцениума.
— Это тот самый занавес?
— Да.
— И шум послышался с той же стороны?
— Да, но сверху, от мужских гримерных.
— Какой-нибудь полоски света ты не заметила?
— Нет.
Маркус развернул план сцены, принялся вновь изучать, хотя и без того запечатлел его в своей памяти до мелочей. На галерею можно попасть через две двери. Та, что вела к мужским гримерным, сразу отпадает: Клаудиа бы заметила… А другая, через которую проходили в небольшую мастерскую осветителей?..
— Еще раз о шуме, на который ты обратила внимание. Не запомнились ли тебе какие-нибудь подробности?
Клаудиа повела плечами:
— Не помню. Все произошло так неожиданно. Это было что-то вроде лязга, скрежета или позвякивания, точно не скажу.
— Как будто металл соприкасается с металлом? Да? Или иного свойства?
— Боюсь утверждать. Правда, не помню.
Маркус понимающе кивнул.
— Знаешь, я хочу кое-что проверить. Останься на месте, сосредоточься и ничего не упускай. Смотри в сторону вон той арки и прислушивайся ко всем звукам и шорохам.
— Неужели без этого нельзя обойтись?
— Ты что, испугалась?.. А, Клаудиа?
Маркус впервые назвал ее по имени, и она невольно вздрогнула.
— Пойми, эксперимент лишь тогда будет иметь смысл, если мы проведем его в сходных с подлинными условиях, — он улыбнулся. — Можешь ни о чем не тревожиться, я все время буду рядом. Если что-нибудь тебя испугает, достаточно будет позвать меня.
— Я спокойна и ничего не боюсь, — сказала она холодно и скрестила руки на груди.
— Ладно, ладно.
Маркус остановился на противоположной стороне поворотного круга у ящичка с выключателями. Отсюда Клаудиу отчетливо не разглядишь, различимы только очертания женской фигуры, да и то если знаешь, как он, что у колонны стоит именно женщина. Непосвященному наблюдателю ни за что ее там не заметить, а сверху, с галереи, и подавно.
Он отвернулся, провожая взглядом кабель, идущий от ламп принудительного освещения и исчезающий под сценой почти у носков его ботинок. Вот сейчас и выяснится, не свалял ли он с самого начала дурака.