Западня. Шельф

Шаинян Карина Сергеевна

— Что за беспредел...

Лиза приподнялась, чувствуя, как волосы на затылке становятся дыбом, и тут тишина взорвалась диким криком.

— Папа! — взвизгнула Лиза и пулей выскочила из кухни.

— Наташенька! — это был не крик даже, а вой, вопль существа, раздираемого на части отчаянием. Лиза с разбегу уткнулась в чью-то спину, нырнула под руку, упала, поскользнувшись на мокром грязном полу; на четвереньках побежала сквозь лес ног. Почему все молчат, думала она, почему он кричит, а все молчат...

— Наташенька...

Наконец Лиза ужом вывернулась из-под ног на пустой пятачок пола, где

лежало нечто — длинное, темное, неважное, — Лиза не видела ничего, кроме стоящего на коленях отца. Дмитрий, зажмурившись, мерно раскачивал головой, и это было так страшно, что Лиза готова была ударить его, лишь бы он перестал.

— Куда... — окликнул кто-то; Лиза не оглянулась. Она схватила отца за плечо, заглянула в смятое, как газетный лист, лицо, затеребила рукав.

— Папа, что ты, па...

Дмитрий внезапно широко, как сова, распахнул глаза, и Лиза испуганно отшатнулась.

— Посмотри, — сказал он почти спокойно.

И Лиза посмотрела.

Накрашенные глаза Натальи были выпучены; на ресницах еще лежал снег, но по щеке стекал тонкий ручеек потекшей туши; мокрое лицо покрывали снежные островки, и снег лежал в широко раззявленном рту. Красивая шаль была обмотана вокруг горла туго, очень туго... так туго, что ее край вдавился в шею. Лиза перевела взгляд ниже и почувствовала, как знакомо немеет кончик носа. Кто-то выпустил Наталье кишки; заиндевелые петли отливали перламутром, и везде, везде лежали комочки быстро тающего снега...

«Девчонки, идем на мертвеца смотреть?»

«Что вы тут делаете?»

«Атас!»

Что, если я сейчас начну смеяться, подумала Лиза, начну смеяться и не смогу остановиться... Волосы на ее затылке зашевелились.

Дмитрий встал на ноги, склонился над Лизой, глядя сверху вниз и мерно покачиваясь.

— Посмотри, — повторил он, и голос дал петуха. — Полюбуйся, что ты натворила!

Петр с шелестом перевернул страницу местной газеты, мрачно ухмыльнулся — установка еще одной платформы сорвана из-за шторма. Было слышно, как в коридоре тихо капает вода — не хватило сил отряхнуть от снега куртку и лыжи, когда вернулся домой. Едва сумел вернуться домой...

Ему пришлось залечь в ложбину между сугробами, чтобы отдышаться. Буран над головой хлопал в ладони, щедро разбрасывался колючими вихрями, жгучими пощечинами ветра, швырял пригоршнями белую крупу. Пальцы, несмотря на две пары варежек, сводило от холода. Так бывало в детстве, когда зимнее, еще не замерзшее море почему-то непременно требовалось зачерпнуть голыми руками, попытаться поймать изумрудную волну, а потом шипеть и приплясывать, дуя на покрасневшие ладони. От пальцев холод поднимался выше, скользил по венам до локтей, цеплялся за плечи, бился в подреберье тяжелым комком. Амулет жег кожу на груди, дрожал в такт заходящемуся сердцу, но не согревал.

Петр чувствовал, что буран уже взял его в ледяную пасть и пока лишь пробует на вкус, но скоро начнет пережевывать. Это тоже была бы жертва. Пожалуй, справедливая жертва. Но прежде надо накормить Поморника. До отвала, до кровавой отрыжки. Чем сильнее Поморник, тем страшнее тайфун. Чем дольше будет продолжаться буран, тем больше еды получит птица. Кольцо смерти, замыкающееся само на себя.

Он сумел вернуться домой, в свое постыдное убежище посреди города,

но знал, что смертельно ослаб. Годы и годы он просил у Поморника слишком многого, но с тех пор, как к нему явился человек, ненавидящий шельф, — стал требовать еще больше. Птица голодна, очень голодна, и тюленятиной ее давно уже не прокормить. Хорошо, что есть, кому помочь. Хорошо, что есть кому, кроме Петра, приготовить угощение для чаек.

Этой ночью Поморник получит вдоволь пищи.

Петр прикрыл глаза. Перед веками поплыли отяжелевшие от еды чайки. Он собрался с силами и снова сжал фигурку из серебристого металла, которую веками передавали друг другу местные шаманы. Запел тихо-тихо, загудел под нос — не надо людям знать, что их сосед еще помнит древние слова. Буран будет продолжаться, а поморник есть, — пока проклятый город не снесет в море, пока шторм не разметает буровые платформы, пока снег не погребет сами воспоминания о Черноводске. Пока глупые дети Поморника не поймут, что погибнут без человека, умеющего просить милости у чаек.

Сегодня Поморник наестся до отвала — и шторм, который обрушится на город, будут вспоминать веками.

Глава 8. Снегурочка

Снегурочка

— Посиди здесь тихо, — сказала Нина, — вот твой ранец, почитай... или карандаши там у тебя... Поспи, если хочешь. В общем, посиди сама здесь немножко, хорошо?

Лиза кивнула. Нина выложила на кровать пару тонких книжиц, альбом. Внимательно оглядела ее плотно сжатые губы, сгорбленную спину, вздохнула.

— Лиза, ты не должна обижаться на папу, — девочка дернула плечом, и Нина заговорила строже. — Нечего дуться. Это называется шок, понятно? Люди могут говорить всякое, когда у них горе... Ты не должна расстраиваться. Подумай, как сейчас тяжело твоему папе. Ты же его любишь, не хочешь расстраивать?

Лиза снова кивнула — послушно и механически, как китайский болванчик. Без стука распахнулась дверь в комнату, и Лиза безразлично окинула взглядом вошедшего — высокого мужчину в спортивных штанах и толстом свитере, туго обтягивающем заметное брюшко. Рукава свитера были коротковаты, и из-под них выглядывала застиранная серая фланель. Мужчина был лысоват; глаза остро поблескивали из-за очков. Лыжные ботинки, подбитые металлическими пластинками, громко стучали по полу; мужчина ступал неловко, будто каждый шаг причинял боль, — видимо, ботинки тоже были ему малы. В аэропорту его не было, подумала Лиза с равнодушным удивлением. Нина вопросительно посмотрела на вошедшего; тот сухо кивнул и окинул Лизу оценивающим взглядом.

— Так, девочка, — отрывисто заговорил он. — Как тебя зовут?

— Лиза...

— ...а фамилия?

— Цветкова.

— Где мы сейчас находимся, знаешь?

Лиза удивленно пожала плечами — странный какой-то дядька, зачем спрашивать очевидное?

— На буровой, — буркнула она.

— А почему?

— Из-за бурана застряли.

— А какое сегодня число, знаешь?

Лиза беспомощно оглянулась на Нину, и та, наконец, вмешалась:

— Отстаньте от ребенка, Александр, мы сутки летели, да с разницей во времени. Я сама уже толком не знаю, какое число!