Западня
Шрифт:
И наконец он ушел от них — полгода назад, перед своим тридцать девятым днем рождения. В то время он снимал фильм в Лондоне, недалеко от дома, и Кэтлин продолжала как ни в чем не бывало являться на место съемок (нередко в компании своей матери) с термосом горячего супа и последними сплетнями. У него волосы вставали дыбом при их появлении. Чего он не мог понять, так это поведения других членов съемочной группы: они делали все, чтобы дамы чувствовали себя желанными гостьями.
А впрочем, чего же тут не понимать? Мэтью был режиссером, а участь режиссера, как ни завидна, имеет свои издержки: его окружает
Или он превратился в циника?
Мэтью усмехнулся и, проведя ладонями по смуглому лицу, которое с возрастом стало еще красивее, направился в ванную. Нет, какой же он циник, просто очень устал. А сегодня ему предстоит исключительно трудная встреча.
Вот еще один недостаток его профессии: подлинная власть — у продюсера. А продюсер — тот самый, что сегодня специально приезжает в Бристоль, чтобы увидеться с ним, пока он снимает художественный фильм для четвертого канала, — уж точно заставит его поплясать, а может быть, и спеть, и походить на задних лапках, и покувыркаться через голову. Возможно, Стефани Райдер, получившая право на постановку «Исчезновения», даже потребует снова спать с ней. Но нет, это не в ее духе.
Звонок телефона заставил его выскочить из-под душа.
— Мэтью, ты дома?
— Нет, Вуди, в Изумрудном городе.
— Отлично. Когда возвращаешься? Пошлю кого-нибудь встретить твой воздушный шар.
— Неостроумно, Вуди. Ближе к делу.
— У нас проблема. Из числа тех, с которыми только вам, сэр, под силу справиться. Дело в…
— Сэнди. Что с ней опять случилось?
— Вы не догадываетесь?
— Может, и догадываюсь, но всегда остается надежда на что-нибудь новенькое.
— Не хочется тебя разочаровывать, но ты прав. Можешь приехать?
Мэтью по привычке взглянул на запястье — часов не оказалось.
— Без четверти восемь, — подсказал ясновидящий Вуди. — Ты только что выскочил из-под душа, чтобы ответить на звонок, и сейчас ломаешь голову, успеешь ли сюда перед встречей в «Хилтоне».
— Ловко! Ну и как — успею?
— Нет.
— Тогда какого…
— Я обещал. Меня нужно было бы гнать в три шеи, если бы я не докладывал режиссеру о капризах звезды.
— То есть, если я не приеду, она угрожает наклюкаться? Черт, и почему они все из одного теста?
— Увы!
— Передай ей: «Счастливо опохмелиться!»
Вуди гоготнул.
— Ты это серьезно?
— Вполне. Мы показываем ее мерзкую рожу во весь экран, а если она не способна отвечать за себя, при чем тут мы?
— К тому же Стефани Райдер сделает из тебя отбивную.
— Ты допрыгаешься. Ладно, скажи Сэнди, я приеду вовремя, чтобы сводить ее на ланч. Пусть Иан закажет столик у Харви. Да, ничего не скажешь, веселенький выходной!
— Ричард Коллинз в двенадцать улетает в Лалсгейт. Возьмешь его с собой на ланч?
— Был бы ты так умен, как притворяешься, не задавал бы таких вопросов. Закажи нам отдельный кабинет в «Холидей-Инн» на три часа, а до тех пор пусть не попадается мне на глаза. Устрой забастовку авиадиспетчеров или что-нибудь в этом роде.
— Запросто. А вот ради отдельного кабинета придется попотеть.
Наверху врубили рок. Мэтью прорычал в трубку:
— До трех часов пусть не попадается мне на глаза — это все, о чем я прошу. Господи! Два
— Позвонить Кэтлин, чтобы приехала тебя утешить?
— Еще одно такое предложение, и можешь обращаться на биржу труда.
— Есть, сэр.
— Нет, погоди. Передай Сэнди с рук на руки той затюканной костюмерше и заезжай за мной.
— Уже лечу.
Ровно в половине девятого — наверху как раз наступил антракт — с улицы донесся звук автомобильного сигнала. Мэтью уже оделся. Джинсы, кроссовки, темно-синий джемпер поверх белой сорочки и черный кожаный пиджак. Черные волосы еще не высохли и явно нуждались в стрижке; бритва работала отвратительно. Ничего, Стефани видела его и не в таком виде. Пусть не думает, что он специально для нее наводит лоск.
Он открыл дверь и, прежде чем захлопнуть, проверил карманы — не забыл ли ключ. Вуди просигналил еще раз. Мэтью опрометью кинулся вниз по лестнице. Как ему удалось не свернуть себе шею, одному Богу известно, зато девушке, на которую он налетел, крепко досталось.
— Какого… Что вы здесь делаете?
Мэриан обхватила голову руками. Потом стала медленно подниматься, держась за перила.
— Извините.
— Вам плохо?
— Нет-нет, все в порядке. — Она откинула назад жидкие, мышиного цвета волосы, и Мэтью увидел опухшие красные глаза, бледные как смерть щеки и искусанные в кровь губы. Казалось, она вот-вот расплачется.
Мэтью вздохнул и, стараясь не выдать удивление и досаду, шагнул навстречу.
— Вы живете наверху?
Мэриан кивнула.
— Хотите пожаловаться на шум? Жалуйтесь. Если вам удастся заставить ее перестать, я только спасибо скажу.
Вуди просигналил в третий раз. Мэтью лихорадочно думал. Нельзя оставлять девушку в таком состоянии. А с другой стороны, не хватало разыгрывать из себя святого отца.
— Слушайте, я спешу… Но эти концерты… Нужно что-то делать. Я вернусь около шести. Заходите, подумаем, что можно сделать.
В опухших глазах Мэриан вспыхнула такая благодарность, что он пожалел о своем предложении.
— Правда? Я…
— Около шести, — перебил Мэтью и сбежал вниз.
Вездесущий и всемогущий, а также преданный первый помощник режиссера по прозвищу Вуди, не сбавляя скорости несся в своем «порше» по булыжной мостовой и наконец затормозил перед отелем «Хилтон». Мэтью отдал кое-какие распоряжения, гоготнул в ответ на очередную хохму Вуди и поднялся на крыльцо.
Его появление вызвало ажиотаж среди отутюженного и накрахмаленного персонала гостиницы. В прошлом году, после выхода его фильма «Месье и мадемуазель», пресса приложила все усилия, чтобы сделать из Мэтью Корнуолла что-то вроде секс-символа. Он пришел в ужас — но его смущение и грубость по отношению к репортерам только способствовали его окончательному превращению в звезду. Особый интерес вызывала его интимная жизнь, которую он, будучи по натуре замкнутым, старательно прятал от посторонних глаз. Тем не менее пресса не сдавалась и восполняла недостаток информации домыслами. Обладай Мэтью хотя бы половиной приписываемого ему темперамента, он мог бы выступать в цирке — как неоднократно обещал Кэтлин, когда она звонила, чтобы обвинить его во всех смертных грехах.