Запах цветущего кедра
Шрифт:
— Не смейся — моё желание искреннее! — со скрытым звоном проговорила она. — Я хочу проникнуть в их мир и своего добьюсь. Мы можем с тобой соединить наши усилия и пойти.
— Как в сказке — сквозь мир живых и мёртвых. И где эти миры?
Она не услышала иронии.
— В район Сохатиной Прорвы. Там озеро есть, а на той стороне — священная роща, древние кедры. Где-то там обитает пророчица. Твоя любимая отроковица.
— На Сохатиной полсотни озёр! И на каждом кедровник.
— Я знаю, где это. Сорокин водил и показывал.
Сохатиная от Гнилой была километрах в семидесяти вверх по реке,
Коль Лизу увели пешим ходом, значит, лучше идти сухопутьем, по материковым борам и высокой пойме, где меньше болот, разлившихся речек и где есть заброшенные зимние лесовозные дороги.
Матёрая словно услышала его размышления и поставила точку:
— Выйдем, как только улетят гости.
— Только сомневаюсь, что скоро улетят.
— Прошлым летом тоже была милиция, вертолёты, катера, — как-то лениво проговорила она и потянулась. — По Гнилой Прорве рыскали, в общину явились. Грозили, стреляли, на штурм ходили. Хотели забрать отроков.
— Слышал, как вы ходили в атаку... Милиция голых тёток испугалась?
— Власти пообещали выселить нас всех отсюда. Мол, ждите: приедем и отомстим. Все по лагерям пойдёте, по психушкам... Мы не боялись, пока у нас было высокое покровительство. Теперь его нет, вот они и прилетели... Поэтому сестёр и братьев в отпуск отослали. А нам с Яросветом бояться нечего: нас не возьмут, над нами защита. Ты в убежище поживёшь.
Рассохин встал и направился в сторону схрона. Матёрая впервые дрогнула.
— Эй? — позвала она его с испугом. — Ты куда?
— Разведи костерок, — попросил он. — Тушёнку разогрею. Есть хочу.
В схроне он взял не только еду, но и карту. Он не собирался прокладывать маршрут в некую священную рощу на Сохатиной Прорве и идти туда пока не собирался, ибо отказывался верить приключениям Сорокина. Однако то, что он встречал блудницу на Карагаче, было бесспорно: приводил слишком выразительные детали и точно рисовал образ Жени Семёновой. Он только хотел посмотреть, как в половодье можно туда попасть и каким образом могли увести Лизу. Заодно и Матёрую проверить, чтоб указала на карте, где бродит мёртвая пророчица.
Сухопутным сквозным маршрутом с Гнилой на Сохатиную он никогда не ходил, однако даже на ходу, разглядывая карту, сразу наметил маршрут по незатапливаемым гривам и материковым борам. И он был, этот путь, судя по высотам, даже в пик половодья! Сначала можно пойти на заброшенный лагерный посёлок Ярское Урочище, где когда-то содержали пленных немцев и откуда начиналась зимняя ледяная дорога. И по ней уже — в верховья знаменитой золотоносной речки собственного имени, которую придётся форсировать по какому-нибудь залому. Это два дня пути; и ещё один, если уложишься, от Рассохи до Сохатиной Прорвы. Будь бы в межень или воды поменьше, можно рвануть на россошинский прииск по насыпной дороге и уже оттуда уйти на материк, на Сохатиную, но тогда пришлось бы переправляться через десяток мелких речек, бегущих с гор: деревянные временные мосты смывало каждое половодье и вряд а и их восстанавливали китайцы. Резиновой лодки нет, а тащить с собой облас или строить плоты на каждом разливе — больше времени потеряешь.
Костёр горел, но Матёрой не оказалось — возможно, не дождалась
И впервые уловил её некое сходство с Женей Семёновой: та тоже любила оголяться и дразнить мужиков. Не исключено: пошла купаться в разлив. Если так, то она попросту подражает Жене; скорее всего, с подачи Сорокина в общине сложился культ пророчицы. От подобных легенд и возникают новые религии.
Рассохин съел тушёнку с сухарём, бросил пустую банку на угли, сразу захотел пить и пожалел, что не прихватил котелок. Он прогулялся до старицы, однако Матёрой там не оказалось. Забрёл по колено в воду, напился из пригоршней и вдруг услышал какой-то плачущий вой. Сначала усмехнулся про себя — не Галицын ли завыл от ревнивой зависти? Он там, на вышке, стоит, облечённый должностью сторожа, а его матёрая сестра тем часом разгуливает в чём мать родила с Рассохиным! Потом прислушался и показалось — воет волк! Хотя знал: волков на Карагаче не было и в помине — слишком снега глубокие; но кержаки говорили, что иногда от бескормицы или перед войной они заходили откуда-то из Алтайских или — рыжие — из Казахских степей.
Звук доносился с кромки кедрача, даже не из лагеря, где была единственная собака — кавказская овчарка. Рассохин осторожно пошёл по склону вверх, ориентируясь на переливчатый и почти беспрерывный звук. И лишь когда вошёл под кроны кедровника, понял — это не звериный голос! Человеческий, и не воющий, а поющий, только нечто протяжное и заунывное, без определённой мелодии. Эдакий странный плач. Стас сразу же подумал — голосит Матёрая, однако почему-то сегодня совсем по другому: не мычит, как слышалось с Гнилой Прорвы, и без гортанных низких нот, без раздражающих, неприятных вибраций.
Он подходил на голос, как подходят к глухарю на току, исключительно под песню и, если она обрывалась на несколько секунд, замирал. И когда уже был совсем рядом, увидел у себя под ногами могильные насыпи с почерневшими столбиками вместо крестов. Это было лагерное кладбище — так хоронили зеков. Воющее пение было совсем рядом, где-то за толстыми кедрами, и хорошо, что мягкий подстил скрадывал шаги. Стас подошёл так близко, что, выступив из-за дерева, оказался за спиной Матёрой. Солнце не пробивало кроны, её «белые одежды» светились в лесном сумраке, но не вызывали никаких плотских чувств. Хозяйка Карагача пела, плакала и молилась одновременно, хотя вначале он ни слова не понял. Безумство какое-то, бессмысленное упражнение, вой отчаявшегося оглашенного, кающегося человека среди могил. Но мороз пробирает!
Рассохин слушал её несколько минут, прежде чем начал понимать отдельные слова, что-то про огонёк, про дорогу. Всё это звучало и выглядело дико, бредово, как в дурном сне. Однако он всё-таки дождался, когда закончится плач. Матёрая замолкла, опустилась на землю и замерла — должно быть, притомилась. Он не хотел объявляться и сделал уже несколько шагов назад, однако услышал её слабый окрик:
— Станислав? Подойди ко мне.
Уходить не имело смысла. Рассохин встал у неё за спиной, прислонился к дереву.