Записки грибника #2
Шрифт:
— А что замолчал-то… — Изобразил на своей физиономии само радушие и интерес.
— Да не слухаешь ты, у тебя очи як у Грицко стали, когда вин о бабах думает…
«Это было к концу моего первого года жизни здесь. Однажды, сидя за дневником, поймал себя на мысли, что не помню как пишется слово. Память словно ножом отрезало. На ум приходили только старорусские аналоги… Тогда очень сильно испугался… Стало очень страшно… Терять себя. Мой язык, мой словарный запас и лексикон, все это связывало меня нынешнего — со мной прошлым.
Показалось,
Я опосля того, как срочную отслужил на Украине, всего два года, потом пять лет — гыкал. Среда обитания, страшная штука. Исподволь, потихонечку, тихой сапой, выбивает из мозгов мало используемые слова и обороты…
Сижу, перечитываю и прихожу в тихий ужас, уже и писать так начал…»
Слушаю, слушаю, — постарался уверить его как можно искренне, а чтоб скрыть смущение потянулся за бутылкой с вином.
Архип тряхнул гривой, с проседью, каштановых волос, подставил свою кружку и продолжил.
— Вечером, мы снова пошли на тот хутор… Да только… Надо было их всех оттудова забрать. Пока мы днем в лесу отсыпались, нагрянули ляхи. В поисках еды, перевернули и вытряхнули все до последней крошки. Не пожалели даже старую кобылу, прирезали и увезли.
На скулах вздулись желваки, взгляд потемнел и стал вопрошающе обиженным. Потом он отвернулся и стал смотреть на стену.
Странно было видеть такое у человека прошедшего огонь, воду и медные трубы. Со слов деревенских, Архип крепко держал их в руках, пресекая на корню любую попытку к самовольству. А может дело в другом…
Наступила гнетущая тишина. Через некоторое время, Архип, залпом осушил кружку, рукой смахнул капли вина и продолжил глухим голосом, иногда смолкал и только тяжко вздыхал.
— Деда, за то, что слово поперек молвил, повесили на воротах, жинку евонную, бабку старую, зарубили. Детушкам малым, головенки об угол печки поразбивали… Брали за ножки да с размаху… Кто постарше, тех с собой увели…
Ты мне обскажи Федор, рази так можно? Что ж они за звери лютые? Что творят нехристи, словно татарва какая.
Мы когда прознали, в догон бросились, пока светло было. А через десяток верст, заметили воронье, над оврагом… Они все там лежали…
Надругались над ними, замучили сирот, опосля, как скотине какой, горло перехватили…
Он ещё долго говорил, живописуя бесчинства творимые поляками и литовцами, в приграничных землях. Под этот грустный рассказ и на помин душ усопших, мы укушались до ризоположения.
Лета ХХХ года, Июль 9 день
Сегодняшнее утро началось с кувшина рассола. Поставленного с громким стуком на стол, явно недовольным, чем-то, Силантием.
— А можно по тише? — Я со стоном обхватил многострадальную голову руками. Внутри мерно бухали цепы, коими черти горох молотят.
— Я б тебе её, вообще открутил… (тра — та — та) ты чего вчера так нализался? Мы с Никодимом пришли, а вы с Архипом лыко не вяжете. Захожу, ты рядом с лавкой спишь, шапка твоя на столе, Архип что-то ей доказывает.
Я сел на кровати, свесив босые ноги, дотянулся до источника живительной влаги и отпал только когда опустошил половину. Поставил обратно, обхватил гудящий череп руками и замер, боясь, пошевельнутся.
Силантий многозначительно хмыкнул, потрепал по плечу и вышел, бросив на последок, — С тобой Никодим хочет словом перемолвится.
Моих сил хватило только сделать намек — что понял и услышал. Сколько так просидел, не знаю.
Не нужно было мешать пиво с вином…
Никодима нашел в мастерской, он давал ценные указания работникам.
— Звал? — спросил у него, когда освободившись, хозяин полез за чем-то под верстак.
От выдержка у человека, даже не вздрогнул, медленно повернулся и осмотрел меня с ног до головы.
— Нравлюсь? — поинтересовался у него.
Он кивнул, — Хочу запомнить напоследок. Еще раз подкрадешься тишком — зашибу. — И показал руку с зажатым в ней молотком.
Весомый аргумент…
— Извини, не со зла. Силантий сказал — что я нужен тебе…
Никодим кивнул головой, нагнулся и убрал на место орудие труда, а когда выпрямился, то просто махнул в сторону двери рукой — пойдем, мол.
Далеко не ушли, завернули за угол, присели на оставшееся после строительства, треснутое вдоль аж до середины, бревно.
Усевшись, он похлопал по дереву рядом с собой — садись, дескать, ближе. Снял шапку, тыльной стороной ладони вытер пот и пятерней прошелся по седым волосам. И все это молчком, спокойно и размеренно. Нагнувшись, сорвал травинку и, прикусив на удивление крепкими белыми зубами, начал.
— Сказывай Федор, что с тобой происходит? Ты ж как пес цепной на всех бросаешься, мужики на тебя жалобу молвили — ходит, рычит, как токмо еще не покусал… Мож табе бабу, надобно? Так поезжай в город… Чего башкой трясешь, словно мерин?