Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке
Шрифт:
Трест был крупной организацией, включающей в себя девять экспедиций, выполнявших работы не только регионального, но и общесоюзного значения. Численность каждой экспедиции в полевой сезон превышала тысячу человек. Экспедиции размещались в подвалах и полуподвалах, арендуемых в разных районах города.
Кроме экспедиций в состав треста входили Центральные ремонтно-механические мастерские (ЦРММ), оснащённые небольшим, но хорошим парком металлорежущих станков. Работы, выполняемые ЦРММ, были невероятно разнообразны: и ремонт автомобилей, и ремонт разнообразных геофизических приборов, в том числе гравиметров, и изготовление измерительных кварцевых систем для них. Под гостеприимным кровом ЦРММ я выполнил значительную часть подготовки аэромагнитометра для грандиозной аэромагнитной съёмки на Северном Кавказе. Там готовили к очередному полевому сезону аппаратуру для аэроэлектроразведки методом бесконечно длинного кабеля (БДК). Там мы с В.К. Рыбиным задумали и осуществили первый наземный прибор для работы методом БДК на транзисторной элементной базе. Мы назвали его «Нева».
Была ещё магнитная станция в пос. Тайцы километрах в сорока от Ленинграда. Там в удалении от городских магнитных помех настраивали различные магнитометры. Правда, и там очень чувствовались помехи от электричек, особенно при трогании их и разгоне. Поэтому часть работы с магнитометром приходилось выполнять ночью во время перерыва в движении электричек. Там я провёл немало ночей, занимаясь настройкой магнитометра для Северного Кавказа.
Было ещё одно, совершенно особое подразделение ЗГТ, его склад. Помещался он в огромном сарае, двухэтажном, если не подводит память. Находился он около Сенной площади, пристроенный к брандмауэрам кирпичных зданий между Гороховой улицей и улицей Ефимова, которой, впрочем, тогда могло и не существовать. Говоря языком работников музеев, склад насчитывал тысячи «единиц хранения», причём в отличие от музеев большинство этих единиц
Я не случайно употребил музейный термин «единицы хранения» – номенклатура хранящегося на складе была огромна. Можно было бы часами осматривать хранящееся там имущество. Всякое полевое снаряжение: палатки от самых маленьких до огромных, спальные мешки, в основном ватные, но и меховые, и пуховые, вкладыши к ним, одеяла – тонкие фланелевые, шерстяные, стёганые ватные, подушки, матрацы, раскладушки, складные столы, стулья, даже кресла, всякая посуда, столовая и кухонная, робы ХБ, костюмы ватные, меховые лётные, энцефалитные, традиционные русские ватники, обувь – рабочие ботинки, известные как ГД (говнодавы), сапоги кирзовые, резиновые, болотные, валенки, меховые унты и О! предмет вожделения молодых полевиков Геологические Сапоги!!! С кожаной подошвой, двойной кожей головок и голенищ, ремнями на коленном и голеностопном суставах! Олицетворение мужественной брутальности, поражающей воображение впечатлительных молодых женщин! Как выяснилось, только на паркете и городских тротуарах, и то только в сухую погоду… Но об этом потом. А пока – различные провода, лёгкие провода для полевого телефона со стальными жилами и одной медной, в полихлорвиниловой цветной изоляции, тяжёлый с медными жилами дорогой и дефицитный ПУМ, стальномедный ПСМ, батареи разные – для электроразведки в деревянных ящиках, анодные, накальные, одиночные элементы для тестеров, карманных фонариков, для питания каких-то приборов, электроды стальные, медные, латунные, неполяризующиеся, радиостанции, в основном устаревшие, геофизические приборы – тоже уже скорее музейные зкспонаты: новые попадали в экспедиции или прямо в полевые отряды ввиду дефицита. Полевые телефоны, некоторые едва ли не времён первой мировой войны. Простимся, однако, со складом и его замечательным хранителем.
На протяжении всей моей рабочей жизни я чувствовал себя комфортно на работе, если мог уважать своё начальство. Вероятно, одним из условий этого уважения было и уважение начальства ко мне, но до написания этих строк я как-то об этом не задумывался: можно ли ждать этого от людей, обременённых многими заботами и руководящих многими сотрудниками с самыми разными характерами и особенностями поведения? С годами я научился уважать своё начальство за профессиональные качества, и это сильно облегчило мне жизнь. Но никогда не повторившимся примером руководителя, безоговорочно уважаемого мной, остался управляющий ЗГТ А.И. Кацков. Как он управлялся с огромной разношёрстной массой сотрудников треста, мне трудно судить, но трест существовал и исправно работал, пока, кажется, в 1964 году А.И. Кацкова не отправили в почётную ссылку представителем СССР в ЮНЕСКО. Это было началом развала ЗГТ и, как мне сейчас кажется, первым звонком к развалу Советского Союза. По крайней мере, мне известным. Потом были и другие, затем произошёл сам развал. Дай Бог, чтобы происходящее сейчас в России не оказалось предпосылкой если не развала страны, то скатывания в разряд третьестепенных, если не ниже, стран. Новым управляющим ЗГТ стал работавший там топографом человек, по-видимому, неспособный управлять огромной организацией. Сейчас, наблюдая в течение своей жизни замены эффективных руководителей людьми мало или совершенно неспособными руководить крупной организацией, и последующий неизбежный развал возглавленных ими организаций в сочетании с другими наблюдениями, думаю, что такие мероприятия были не случайны, а частью планового разрушения производственного потенциала страны, одинаково преступными, независимо от того, происходили они по головотяпству или прямо в интересах наших зарубежных «коллег» или отечественных олигархов. На моих глазах была разрушена геологическая служба СССР и её неотъемлемая часть геофизическая служба и геофизическое приборостроение, которое обеспечивало отечественную геофизику аппаратурной базой и успешно развивалось… до поры до времени, пока кому-то не пришло в голову, что нашей во многом сырьевой стране вовсе не нужна дорогостоящая, но, опять же до поры, самая развитая и лучшая в мире геологическая служба и, тем более, какая-то геофизика.
Может показаться нелепым переход от перечисления вещей, хранившихся на давно не существующем складе давно забытого Западного геофизического треста, даже названия некоторых из них могут оказаться непонятны сейчас, к высоким материям скорее политического характера, но что поделаешь, если от работы инженера до политических решений, разрушающих среду, в которой он жил и работал, меньше одного шага: «на палубу вышел, а палубы нет!» А я, по крайней мере, трижды терял под собой палубу…
ЦЕНТРАЛЬНЫЕ
РЕМОНТНО-МЕХАНИЧЕСКИЕ МАСТЕРСКИЕ (ЦРММ)
Гостеприимством ЦРММ мы всегда пользовались в промежутках между полевыми сезонами, поэтому хочу рассказать о них подробнее. Там была проделана большая часть работ по подготовке аэромагнитометра к аэромагнитной съёмке на Северном Кавказе, там в межсезонье размещалась аппаратура БДК, там мы её проверяли, ремонтировали – готовили к следующему полевому сезону. Там мы с В.К. Рыбиным сделали первый пешеходный измерительный прибор на транзисторной элементной базе для метода БДК [1]. И там мы всегда встречали доброжелательную и действенную помощь начальника ЦРММ Александра Смешко, отношения с которым сложились неизменно дружеские и неформальные. Для меня он всегда был Сашей. Я, конечно, знал его отчество, хотя бы по официальным документам; время стёрло его из памяти, и он навсегда остался Сашей Смешко.
ЦРММ помещались в длинном двухэтажном здании по адресу ул. Ватутина, 18. От улицы мастерские отделял железный забор на фундаменте и полоса земли в несколько метров шириной, на которой росли могучие тополя, из-за которых даже на втором этаже было сумрачно и сыровато. Слева от здания ворота, ведущие в небольшой узкий двор. На первом этаже располагалась комната охраны, небольшая ремзона для автомобилей, именуемая гаражом, так как заведовал ею завгар, кварцедувный участок, где ремонтировали гравиметры и делали кварцевые измерительные системы для них. В просторном помещении располагался механический участок, оснащённый довольно новыми токарными, фрезерными, сверлильными и даже зуборезным станками. Со всем этим хозяйством управлялся один, но феноменальный станочник. Часто можно было видеть, что работает сразу несколько станков, зачастую на большой скорости, а он неторопливо прохаживается между ними, по мере надобности вмешиваясь в их работу. Было несколько верстаков с тисками для слесарных работ. В коридорчике, примыкавшем к механическому участку, стоял большой стол-верстак для всяких непредвиденных работ, обычно заваленный всяким хламом. В правом заднем углу здания находилась кочегарка, работающая на угле. На втором этаже находился небольшой кабинет начальника ЦРММ Саши Смешко и несколько больших комнат, занимаемых в разное время отдельными подразделениями экспедиций, от склада всякого полевого снаряжения и оборудования, часто больше похожего на свалку, до камералки. Одну из таких комнат, не самую большую, но достаточно просторную, занимали между полевыми сезонами мы со своей аппаратурой. Иногда вместе с нами располагалась часть нашей камералки.
Начальник ЦРММ Саша Смешко был смуглым человеком лет сорока пяти с чёрными, заметно седеющими волосами, всегда доброжелательный и готовый оказать любую помощь, в том числе и не всегда ему доступную. Иногда это ставило его в затруднительное положение: он не умел никому ни в чём отказывать, и этим широко пользовались заказчики ремонта, не все и не всегда наделённые здравым смыслом. В ремонт тащили и то, что нужно и можно было ремонтировать, и то, что проще и дешевле заменить новым, и то, что вообще невозможно отремонтировать в условиях ЦРММ. В последних случаях Саша как бы тянул с ремонтом, откладывая его до бесконечности и страдая от своей необязательности. В конце концов не отказывая, он просто не делал невозможный ремонт. Однажды, воспользовавшись случаем, я попытался отучить его от этой вредной для него, да и для его заказчиков слабости. Мы получили заказанные генераторные лампы ГУ-80, упакованные в ящики с опилками. Опилки оказались и внутри одной из ламп. Я отнёс эту лампу Саше. Он, не дрогнув, только деловито спросил, какое мне нужно разрежение. Я не знал, в каких единицах измеряется разрежение и какое оно должно быть в электронных лампах, и ляпнул наобум: 10 в минус девятой. Саша перекатил сигарету из одного угла рта в другой и ответил, что он может обеспечить только 10 в минус пятой. – Ладно, согласился я, только достань на «Светлане» (тогда радиоламповый завод) геттер и узнай, как его применять (геттер – газопоглощающее вещество, применяемое для связывания газов, оставшихся в баллоне радиолампы после откачки). – Хорошо, в свою очередь согласился Смешко и поставил мою лампу в свой застеклённый шкаф. ГУ-80 – изящная аккуратная лампа размером и формой с двухлитровую стеклянную банку. Шутка, немного жестокая, была запущена. Теперь будет работать время. Нужно сказать, что ремонт лампы не был совсем уж бредовой просьбой. В ЦРММ был кварцедувный участок, где работали виртуозы своего дела. Они ремонтировали и делали новые измерительные кварцевые системы для гравиметров. Гравиметр – это прецизионные пружинные весы такой чувствительности и разрешающей способности, что могут измерить различие в значениях ускорения силы тяжести в точках, отстоящих друг от друга на расстоянии нескольких метров. Измерительная система гравиметра это сложнейшая конструкция из пружин, тяг, противовесов, изготавливаемая из тончайших кварцевых нитей. Изготовление такой системы это высочайшее непостижимое искусство, ведь жёстко заданные параметры системы обеспечиваются только опытом, чутьём мастера. Узкая специализация этих кварцедувов и технологического оборудования кварцедувного участка, конечно, не давали возможности изготовить баллон лампы и прикрепить всю её начинку. Поэтому Смешко всё не решался обратиться к ним с моей лампой. Технически ремонт лампы тоже не был абсолютным бредом. В школьные времена я занимался в радиокружке Дворца пионеров, куда доброхоты время от времени присылали всякие ненужные им радиокомпоненты. Среди них было несколько старинных генераторных ламп, формой напоминающих ёлочный лимон, только более чем метровой длины. Сквозь прозрачное стекло хорошо были видны заплаты на анодах, приваренные точечной сваркой. Одну из таких ламп мы бережно вынесли из Дворца и пустили в плавание по Фонтанке. Другое дело, что моя лампа вовсе не была уникальной, и у нас их было в достатке, да и купить их можно было сколько угодно. Восстановление лампы, даже будь оно технически возможно, было совершенно бессмысленно. Однако время шло, и шутка продолжалась. Сначала я не напоминал Саше о лампе. Потом, приходя к нему по другим делам, я стал грустно поглядывать на стоявшую за стеклом лампу с опилками внутри, а бедный начальник ЦРММ от этого как-то неуютно ёжился. Прошёл Новый год, прошло и 8 марта, приближалось начало полевых работ. Лампа всё стояла в шкафу, а бедный Смешко всё больше нервничал, тем более что моя лампа была не единственным безнадёжным висяком у него. Я чувствовал, что перебарщиваю, и мне уже становилось стыдно. Однажды я достал злополучную лампу и аккуратно отправил её в мусорную корзину. «Что ты, что ты! Да я»… «Не волнуйся, всё в порядке, прости меня, – объяснил я смысл своей шутки, – Не обижайся!» Саше было не до обид, он облегчённо вздохнул, что хоть одним висяком стало меньше. Мне хотелось загладить свою вину перед ним. «Давай остальные свои висяки. И ты всерьёз думал выполнить эти заказы?» «Но ведь»… «Да нет у тебя такой возможности, гони их всех в шею! Если потребуются объяснения, посылай ко мне, я объясню». Его добрые отношения со мной не нарушились из-за моей затянувшейся шутки. Стал ли он после моего урока осторожнее принимать заказы, не помню.
Был в ЦРММ славный человек Яков Иванович Бубен. Двое моих сыновей, иногда со мной там бывавшие, его непривычное им имя немного по молодости изменили и звали его Якорь Иванович. И это детское имя как нельзя лучше подходило ему. Человек пожилой и умудрённый опытом, он стабилизировал само существование мастерских, легко разрешая возникающие было конфликты, подсказывал неизменно простые выходы из технических затруднений, словом, действительно был Якорем, всё удерживающим. Следил за наличием и исправностью инструментов, спокойно и ненавязчиво предупреждал опасные нарушения техники безопасности, что было важно, так как в мастерские приходили работать люди из экспедиций с самой разной технической подготовкой или вовсе без неё. Однажды я зачищал на токарном станке огромную латунную болванку соответствующих размеров напильником, без ручки, конечно. Яков Иванович подошёл, выключил станок, взял у меня из рук напильник и через несколько минут с улыбкой вернул его уже с ручкой. Я продолжил было своё занятие, но почти сразу напильник подхватило, и он своей ручкой (ручкой!), а не острым концом, съездил мне по рёбрам. Где был бы этот напильник, не будь вмешательства Якова Ивановича… Он был человеком с богатой биографией: летал пилотом на самолёте Р-5, одном из первенцев советской авиации, работал шофёром на АМО-Ф-15, тоже первенце советского автомобилестроения. К эксплуатации этого, видимо, не очень надёжного автомобиля, как и ко всему, Яков Иванович подходил творчески: под силовой агрегат прикрепил прочный брезент, чтобы вываливающиеся из него детали не падали на дорогу; для уменьшения шумности и износа трансмиссии придумал добавлять в смазку её агрегатов просеянные буковые опилки. Однажды Яков Иванович рассказал об удивительном самолёте ЩЕ-2, уже, казалось, в давно прошедшее время, а на самом деле всего двадцать лет назад ушедшем в прошлое. Формой да и размерами планера ЩЕ-2 напоминал появившийся значительно позже, как мне казалось, прекрасный самолёт Игоря Сикорского СИ-47, у нас ЛИ2. Не был ли ЩЕ-2 подсказкой Сикорскому, прообразом его СИ-47? Это моё предположение уже на следующий день оказалось ошибочным: СИ-47 появился в 1938 году. Планер ЩЕ-2 почти полностью был из деревянных реек, брусков и шпона, склеенных неким дельта-клеем, считавшимся безопасным для черноволосых, очень токсичным для блондинов и смертельно токсичным для альбиносов. Два мотора от маленького самолёта ПО-2 (У-2) были слабы для такой большой и тяжёлой машины, и из-за перегрузки часто отказывали, приводя к вынужденным посадкам. Но из-за невероятной прочности планера даже при не очень удачной посадке самолёт оставался цел. После снятия ЩЕ-2 с эксплуатации фюзеляжи оставшихся экземпляров распилили на куски, из которых наделали сарайчики – каптёрки, любимые авиатехниками и мотористами, а оставшиеся узкие хвостовые части долго не находили применения. Пытались продавать их на дрова, но из-за большой их прочности разломать их на пригодные для топки куски оказалось столь трудно, что в этом качестве они никому нужны не были, пока Яков Иванович не придумал поставить их «на попа» и использовать для устройства … сортиров, и в этом качестве они разошлись.
Много позже, в конце семидесятых годов ХХ века, уже работая в НПО «Руд- геофизика», на совместной конференции авиаторов и геофизиков я рассказал об этой машине, которая как нельзя лучше подошла бы в качестве маломагнитного носителя для аэромагнитной съёмки и была бы незаменима для аэроэлектро-разведочного метода переходных процессов. Для реализации этого метода на самолёте-носителе размещалось устройство, создающее короткий мощный электромагнитный импульс, возбуждающий в геологической среде переходные электромагнитные процессы, характер которых зависит от электрических и магнитных свойств геологической среды. Приёмное устройство после окончания возбуждающего импульса регистрирует эти переходные процессы, причём информативность их тем больше, чем раньше после окончания возбуждающего импульса они регистрируются. Неустранимым фактором, ограничивающим геологическую информативность метода переходных процессов, являются мощные и длительные переходные процессы в металлическом корпусе носителя. Самолёт с неметаллическим планером решил бы эту проблему. Хотя о провозглашённом Н.С. Хрущёвым пришествии к 1980 г. коммунизма никто уже не вспоминал, участники конференции, и я в том числе наивно верили, что к этому заветному году в нашей стране многое наладится, хотя ничто поводов для этой надежды не давало. Наверное, просто очень хотелось делать живое, нужное для страны дело, подготовленное теоретическими работами учёных-геофизиков и успешными результатами практических лётных испытаний. И участники конференции с увлечением обсуждали проблемы развития аэрогеофизики. Моим рассказом о ЩЕ-2 заинтересовался сотрудник Министерства Гражданской авиации и предпринял поиск сведений об этом самолёте, но поиск его тогда оказался безрезультатным. Сейчас, прямо во время написания этих строк я попросил сына посмотреть сведения о ЩЕ-2 в интернете, и он мгновенно выдал мне следующую справку. Военно-транспортный самолёт разработан в КБ482 под руководством А.Я. Щербакова в г. Чкалове (Оренбург) в 1941 году и в октябре 1943 года запущен в производство. Был оснащён двумя винтомоторными группами от самолёта У-2, мощность одного мотора 115 л.с. Взлётный вес 3600 кг, грузоподъёмность 1330 кг (16 раненых с носилками или 9 десантников с парашютами и снаряжением). Шасси не убиралось. Экипаж два человека. Снят с производства в 1946 году. Всего выпущено около 560 самолётов. В принципе, можно было бы построить новую машину из композиционных материалов, но короткий расцвет аэрогеофиэики уже кончался. Процесс ликвидации в СССР геологической службы, в том числе геофизики, был запущен. Думаю, что эта одна из самых успешных подрывных операций наших зарубежных «коллег» против Советского Союза была и смой дешёвой, так как весьма охотно была поддержана нашим чиновничеством. Куда смотрело высшее руководство страны? А может…?