Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке

Посвящается моей жене

Маргарите Фёдоровне,

инженеру-физику, с которой

нам посчастливилось более

пятидесяти лет делить труды,

невзгоды и радости

Может возникнуть естественный вопрос, как я оказался бортоператором на аэрогеофизической съёмке, если, учась в Ленинградском Горном институте, я об этой работе не только не помышлял, но и слыхом не слыхал. Правда, создатель отечественной аэромагнитометрии А.А. Логачёв подробно рассказывал нам о своём индукционном аэромагнитометре, разработанном в конце тридцатых годов и летавшем на самолёте ПО-2, ко времени нашей учёбы снятом с эксплуатации. Сведения эти тогда уже представляли скорее исторический интерес. Других сведений об аэрогеофизике к окончанию института у меня не было, и о карьере бортоператора я не помышлял. Скорее причиной такого поворота судьбы оказалось стечение нескольких обстоятельств.

На преддипломной производственной

практике я был в Забайкалье, в Усуглинской геофизической партии, занимавшейся поисками жил, содержащих флюорит, в основном, методами электроразведки. База партии была в деревне Жарча в нескольких километрах от прииска Вершина Дарасуна. В Жарче были странные нравы, не соответствующие распространённому образу обстоятельного сибиряка: многие дома стояли без крыш, над ними торчали только дымовые трубы. На последствия пожара было не похоже, на недоделанную новостройку тоже. На мой недоуменный вопрос, что бы это значило, безмятежно объяснили, что называются такие дома «дом со сторожем»: когда зимой кончаются дрова, сжигают в печках крышу. «Велико дело! Тайга-то рядом, материала сколько хош. За лето будет новая крыша». «А не проще ли летом заготовить дрова, раз тайга рядом?» Пожимают плечами. Что же, дело вкуса…

Работа и тайга меня не разочаровали, но коллеги – геофизики… В партии пили, пили помногу и регулярно. Не все, правда, но по тем местам самые безукоризненные трезвенники выпивали минимум пол-литра в день: граммов сто утром, граммов сто с обедом, остальное на сон грядущий. Я чувствовал, что если не пить, останешься чужаком, и решил попробовать, смогу ли выдержать такой режим, и пил наравне со всеми, благо здоровье позволяло. Но ни желания, ни потребности не испытывал, и хотя это питейное испытание я выдержал с честью, твёрдо решил после окончания института туда не возвращаться. Решение это могло оказаться трудно осуществимым, тогда действовало распределение, и на меня была заявка из Читинского геологического управления. Но на моей отправке в распоряжение ЧГУ никто не настаивал, и я оказался «вольноопределяющимся».

Через однокурсника я договорился о работе магнитологом на известной тогда немагнитной шхуне «Заря». Впереди были дальние моря, океаны, Антарктика, чужие порты и страны, но нам организовали внеплановый никому не нужный и совершенно бесполезный военный сбор, отвертеться от которого не удалось, и «Заря» ушла в плавание с другим магнитологом. А я в поисках работы обратился в Западный Геофизический трест, куда и был охотно принят на работу бортоператором на аэрогеофизическую съёмку.

Предлагаемый материал не учебник аэрогеофизики, он лишь отражает жизнь, работу, наблюдения, ощущения бортоператора. Работу трудную, потому что приходилось выполнять производственную съёмку с новой, далёкой от совершенства аппаратурой, требующей постоянной заботы, устранения возникающих по разным причинам отказов, совершенствования в процессе работы, когда «завтра» аппаратура должна быть снова готова к съёмке. И это после многочасовых изнурительных полётов в условиях грохота двигателей (двигателя), специфической вони перегорелого масла, болтанки, и ускорений при обтекании рельефа при полётах на малой высоте. В ущерб отдыху и сну. Сотни и сотни часов в воздухе, тысячи и тысячи километров съёмки…

Перед тем как я стал бортоператором, назойливая цыганка в ответ на отказ от её услуг совершенно бесплатно предсказала, что мне суждено умереть не на земле и не на воде. Откуда ей было знать, что я буду работать на авиационной геофизической съёмке? Мне довелось неофициально расследовать обстоятельства аварии съёмочного вертолёта осенью 1962 года на Кольском полуострове, при которой погибли трое геофизиков, и участвовать в комиссии, расследовавшей обстоятельства аварии съёмочного самолёта АН-2 в Магаданской области, при которой погибли трое бортоператоров. Во время моей работы предпосылки неизбежных аварий возникали неоднократно, но они не состоялись либо благодаря мастерству работавших с нами пилотов, либо из-за счастливого стечения обстоятельств.

Предлагаемому ниже тексту, может, не очень ловко, я счёл своим долгом предпослать знакомство с самой скромной, самой незаметной группой работников, чаще всего, работниц аэрогеофизической партии, труд которой венчает всю работу партии, с прекрасной «камералкой».

Непосвящённому человеку в самом звучании слова «камералка» может почудиться некий пренебрежительный оттенок. Но нет, совсем нет! В нём и уважение, и ласка, и даже нежность. Ведь в камералке в основном работают представительницы прекрасного пола. Аккуратные, трудолюбивые, внимательные к своей кропотливой работе и терпеливо переносящие все неудобства полевой жизни. Изредка, правда, в камералку попадают и мужчины. Я свою работу в аэрогеофизической партии прежде чем стать бортоператором начинал именно в камералке. И не зря: там я научился аккуратно, чётко выполнять первичную обработку диаграммных лент, на которых записаны результаты съёмки, чтобы не доставлять ненужных затруднений работникам камералки. Результаты труда камералки – это вершина, итог всей работы аэрогеофизической партии. Её руками трудно воспринимаемые записи регистраторов на ворохах диаграммных лент превращены в аккуратные наглядные карты графиков, понятные и геофизику-интерпретатору, и геологу.

Официально камералка называлась, кажется, камеральной группой. Камералкой называли и помещение, в котором работает камеральная группа. Обычно в камералке работает довольно много людей, так как скорость ручной обработки диаграммных лент несопоставимо мала по сравнению со скоростью получения первичных материалов аэросъёмки. Предпринятые попытки автоматизировать эту трудоёмкую работу оказались малоуспешными и тогда не получили распространения.

Рис.1. Камералка. Оз. Ловно. Кольский п-ов. 1962 г.

Запись результатов аэрогеофизической съёмки производилась графически на бумажных диаграммных лентах. В начале ленты бортоператор записывает на ней её номер, дату съёмки, метеорологические условия полёта, скорость и направление ветра, наличие и характер болтанки. Перед каждым маршрутом записывается его номер и направление полёта, перед аэроэлектрораведкой фиксируется рабочая частота, сила тока в кабеле; наряду с записью основных параметров съёмки на ленты автоматически наносятся отметки о проходе опознанного штурманом на местности ориентира и момент срабатывания затвора аэрофотоаппарата. Бортоператор вручную вписывает на ленте номера ориентиров и кадров на фотоплёнке, на ленте также записывается предел измерения, цена деления ленты. Некоторые из необходимых записей в полёте сделать иногда не успевал, или из-за болтанки записи получались неразборчивыми, и их оператор делал уже на земле по горячим следам. Обработка лент обычно начинается с построения графика измеряемого параметра вдоль профиля (маршрута). Для начала нужно постоянно изменяющийся горизонтальный масштаб записи на ленте привести к выбранному горизонтальному масштабу графика. Дело в том, что скорость полёта никогда не бывает постоянной. На неё влияет скорость и направление ветра, а при съёмке на малой высоте с обтеканием рельефа, то есть с выдерживанием постоянной высоты над поверхностью земли по показаниям радиовысотомера скорость полёта также меняется при спуске и подъёме летательного аппарата. Для выполнения этой работы на топографической полётной карте измеряется расстояние между двумя ориентирами в километрах и сотнях метров. Затем на ленте расстояние между теми же ориентирами с помощью прозрачной палетки с нанесёнными на равном расстоянии параллельными линиями делится на такое же количество километров и сотен метров. Для этого палетка накладывается на ленту, и оператор камералки поворачивает её до совпадения намеченных на палетке линий с соответствующими отметками ориентиров и орудуя… шилом (!), делает через каждую линию на палетке прокол на ленте. Иногда, если у бортоператоров оказывается свободное время, эту работу выполняют они, чтобы помочь камералке. А камералка уже подготовила планшет съёмки с нанесёнными на него маршрутами с ориентирами на них. Теперь с ленты переносят на планшет ординаты записанного параметра. Для этого применяют палетки с ценой деления, определённой при последней сквозной калибровке аппаратуры для каждого предела измерения. Эта работа, кажущаяся чисто механической, требует от её исполнителя большого внимания и аккуратности. Выбор масштаба ординат при построении графиков очень важен, так как при слишком мелком масштабе графики не будут наглядны, а при слишком крупном они будут накладываться друг на друга, и карта графиков будет плохо читаемой. В методе бесконечно длинного кабеля (БДК) диапазон изменения модуля очень велик, и графики строили и в логарифмическом масштабе, что делало их более выразительными. Это было важно, так как при интерпретации огромную роль играли опыт, интуиция, умение связать картину поля БДК с имеющимися геологическими материалами, а когда их нет, представить геологическое строение исследуемого участка. Таким талантом интерпретатора был наделён Николай Николаевич Савельев, до 1963 года бессменный начальник партии БДК.

После окончания Ленинградского горного института я был принят на работу в Западный геофизический трест (ЗГТ) и сразу отправлен в Донбасскую аэрогеофизическую партию, базировавшуюся тогда в городе Ейске на берегу Азовского моря. При поступлении в ЗГТ я практически ничего не знал об этой организации. Но судьба благоволила ко мне, и из множества геофизических методов, применяемых ЗГТ, меня как-то стихийно отправили сразу на работу, которая, как оказалось, наиболее соответствовала моим склонностям и способностям. Эта несколько романтическая работа оказалась трудной, тяжёлой физически, иногда опасной, но интересной и творческой, и я полностью отдавался ей, работая в ЗГТ.

ЗГТ, к сожалению, давно уже нет, как, по-видимому, некогда самой развитой и эффективной в мире геологической службы нашей страны. Тогда же ЗГТ был мощной и, вероятно, весьма эффективной организацией. Главная квартира ЗГТ находилась в доме 16 по Дворцовой набережной Невы. Неприметная дверь вела с набережной в просторный вестибюль с большой красивой, но совсем не парадной лестницей, расположенной справа вдоль внутренней стены, параллельной набережной. Лестница эта вела в помещения ЗГТ. Там располагалось руководство треста, управляющий Алексей Иванович Кацков, главный инженер Русин, главный бухгалтер Ш.З. Розенберг со своей бухгалтерией, отдел кадров во главе с его начальником Овсянниковым, который и принимал меня в трест, спецотдел и пр. Слева от входа была комната площадью 35-40 кв. метров, используемая как зал заседаний при защите проектов, отчётов, проведении партийных собраний и т.д. Вдоль правой стены неширокий коридор вёл в просторный зал с очень высоким потолком, метров 7–8, тесно уставленный столами сотрудников. Плавный переход от стен к потолку украшали многочисленные амуры, увесистые головы которых нет-нет да и падали в зал. Тогда появлялся человек с длинным шестом, которым он профилактически тыкал в оставшиеся головы. С левой стороны коридора кабинеты главного бухгалтера, главного инженера, крошечная каморка секретаря и кабинет управляющего, тесный и узкий, как отрезок коридора. Слева в глубине кабинета небольшой стол управляющего, слева от стола с трудом помещается стул, напротив стола несколько стульев для посетителей и немногочисленных коротких совещаний у управляющего. На телефонные звонки Алексей Иванович обычно отвечал сам. За большим залом находились небольшие комнаты с низкими потолками, в которых помещались отдел кадров, спецотдел, машинописное бюро.