Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
Положение Палермо представляет самый живописный вид. Он лежит на низкой ровной долине, обложенной вдали холмами и горами, покрытыми вечной зеленью. На вершине одной горы виден древний город Монт-Реале, на других показываются в облаках загородные дома с беседками и бельведерами, откуда богачи вельможи наслаждаются видами долины, города, гавани, кораблей и моря.
Толедо и Кассаро, две главные улицы, накрест пересекающиеся, разделяют Палермо на четыре квартала. Первая начинается у морской набережной и, простираясь от востока к западу около четырех верст, оканчивается у Королевского дворца готическими воротами с высокой над ними башней, которая от набережной, в узком конце перспективы кажется игрушкой, изображающей китайский дом. Если кто хочет иметь понятие о прекраснейшей в свете улице, то должен посмотреть в Палермо Толедо. На двух широких линиях, пересеченных площадью с Арабским водоемом, на мраморной и частью лавной мостовой, все дома равной вышины с террасами, украшены статуями и вазами цветов. Сии, так сказать, воздушные на крышках сады, вместе с портиками и с порфирными колоннадами, составляют такую совокупность, что один взгляд на фасады приводит уже в изумление. К сожалению, крыльца, подъезды и сени наполнены толпами безобразнейших нищих. С жалобными стонами преследуют они всякого, и неопрятность их, рубища, покрывающие только некоторые части тела, делают отвратительную с первым приятным впечатлением противоположность.
Хотите ли иметь понятие о внутреннем убранстве их палат? Водите со мной в дом княгини де Бутиро,
64
Достойно замечания, что в Италии полы делаются из композиции, которой по желанию дают все роды цветов и которая, будучи покрыта лаком, делается твердой как кремень. В строение домов почти не входит лес: полы, лестницы все мраморные; рамы же большей частью бронзовые.
В центре города находится прекрасный фонтан, сохранившийся от владычества сарацинов, восемьдесят фигур беспрестанно льют каскадами воду. Нельзя не сожалеть, что площадь, в средине города находящаяся, очень невелика, а фонтан поставлен в углу оной. Фонтан на Королевской площади также имеет прекраснейшую мраморную группу новейшего резца. Каждая площадь снабжена водоемом, в каждом доме, в каждом этаже неумолкно слышно журчание и падение воды. Палермо не имеет реки [65] , откуда же, спросите, берут воду? В 25 верстах от города сарацины ископали на горах обширное водохранилище; несколько ключей и дождей, бывающих здесь зимой, содержат его всегда полным. Отсюда, помощью водопровода, протекая под землей, вода очищается, делается холодной и сообщается покрытым каналом в город. От фонтанов, по законам гидравлики (что угол падения равен углу отражения), подымается вода и на самые террасы. Вечное движение воды, стремящейся из пастей животных, рыб и чудовищ, в сребристых переливах, в виде снопов и пирамид, делая удовольствие взору, в жарком климате, в полдневный зной доставляет истинную отраду. В ясный день солнечные лучи, касаясь падающих кристаллов, производят прекрасные радуги. Когда же ночью ставят позади воды плошки, то они горят разноцветными огнями.
65
Ручей Орето, текущий по южную сторону города, большую часть года не имеет воды.
На всякой улице монастырь или церковь, но ни одной нет посреди площади, где бы можно было видеть всю красоту их. Наружность большей частью готической архитектуры; внутри же самый изящный вкус соединен с удивительным великолепием. Портик соборной церкви украшается колоннадой и статуями четырех евангелистов. В притворе, из двух прекрасных водоемов неумолкаемо журчат кристальные воды. Вошед в храм, при первом взгляде удивляешься богатству. Открытые алтари с серебряными и бронзовыми колоннами; обширные своды и хоры церкви, поддерживаемые гранитными столпами; порфировые гробницы королей и вице-роев; прекраснейшая живопись образов; множество эмали, золота и мраморов составляют вместе чудное велелепие. Тут взор блуждает, душа чувствует священный восторг. Гажини, почитаемый Мишель-Анжелом Сицилии, украсил хоры соборной церкви прекраснейшими статуями, недостаток оных состоит только в том, что они поставлены высоко и от того кажутся малыми. Мощи св. Розалии в золотом ковчеге, также кости св. Петра и рука Иоанна Крестителя хранятся здесь на главном алтаре, который украшен двумя колоннами в 15 фут вышиной из чистого лапис-лазури. В сокровищах храма сего показывают крест, принесенный в дар св. Розалии одним испанским королем, оный осыпан бриллиантами, из коих пять величины необыкновенной.
После соборной по богатству своему и украшениям может почесться второй церковь Св. Филиппа. Музыкальная зала обращает на себя внимание. Она имеет особый вход и занимает с правой стороны всю длину церкви. Галерея вокруг залы поддерживается колоннами розового цвета. Хор, подобный круглому храму, стоит особо в конце залы; полукупол его, лежащий на широком карнизе, утвержден на двух рядах колонн. Свод хора изображает лазуревое небо. Богоматерь в облаках представлена в таком положении, что, простирая руку вниз, кажется, нисходит с неба. Всевидящее око, окруженное золотыми лучами, помещено в противном от зрителей краю хора. Большое увеличительное стекло, обращенное к востоку и находящееся сзади всевидящего ока, принимает лучи солнца, которые, отражаясь от зеркал, вделанных в своде, разливают ослепительный блеск по всей зале. Оптическое действие стекла, лазури и золота столь необыкновенно, что Божия Матерь с парящими вокруг нее ангелами окружена истинно небесным сиянием. Ночью с внешней стороны увеличительного стекла ставятся лампы, и зала еще лучше, нежели днем, освещается. Художник, при сей замысловатой выдумке, скрыв музыкантов за карниз хора, соединил с оным свод залы таким образом, что эхо, постепенно раздаваясь, доходит до слушателей, помещенных внизу, в таком удивительном согласии, что музыка и пение кажутся сходящими с небес.
«Как бы мне хотелось послушать музыки в этой прекрасной зале», – сказал я, выходя оттуда. Учтивый, тучный, распрысканный духами прелат подал мне билет на ораторию, назначенную в день Рождества. Она началась громкой симфонией, постепенно ослабевающей, и когда почти утихла, тогда отдаленное пение, сопровождаемое
Не только лучшие церкви, но и малые часовни украшены трудами искуснейших художников. Рафаэль, Мишель-Анжело, Корреджио даже и в копиях показываются необыкновенными творениями искусства живописного. Рассмотрев со внимание копию Рождества, где Корреджио окружил младенца Иисуса неподражаемым светом, я остановился в изумлении при образе: снятия с креста. Один неизвестный копиист столь удачно списал сей образ с подлинника, что и самые знатоки не могут отличить копии от оригинала. Тело Иисуса, как человека, являет истинную смерть. Богоматерь, на коленях коей положен Спаситель, наклонила к нему свою главу и распростерла в отчаянии руки; одно сие положение потрясает уже душу. Сильная горесть, изображенная на утомленном лице Божией Матери, иссушила ее слезы, и они от чрезмерной скорби не текут уже более из полузакрытых очей ее. «Как исполину, – говорит дю Пати, – невозможно делать малые шаги, так и Мишель-Анжелу невозможно было избрать что-нибудь посредственное». Воображение его представило ему Богоматерь в тот самый момент, когда при виде язв и смерти, покрывающих тело ее сына, с стесненным сердцем вопиет она: «Увы мне! свет мой и радость моя во гроб зайде. Чадо мое и Бог мой! прорцы слово да спогребуся тебе» [66] . И здесь, на сем образе, лицо Божией Матери изображает еще более, нежели она сказала. Два ангела, сидящие у ног, рыдают; слезы их катятся крупными жемчужинами, и рыдания сии, глубокая печаль Богоматери, смерть Спасителя, привлекая взор, поражая чувства, извлекают невольно слезы из глаз зрителей. Если бы Мишель-Анжело написал один только этот образ, то и тогда имя его дошло бы до позднейшего потомства.
66
Смотри плач Богородицы.
В кармелитском монастыре образ, закрытый занавесом, возбудил мое любопытство. Отдернув покров, смотрю, удивляюсь и спрашиваю: что это такое? Монах, улыбнувшись, отвечал: святая Женевьева. Хорошо делаете, что закрываете ее, сказал я, опуская занавес. Вольность итальянских артистов, кажется, уже переходит черту пристойности и должного уважения к изображениям святых. В католических церквах много такой живописи, от которой набожные отвратят взор; а прочие с удовольствием долго и пристально смотреть на нее будут. Мария Египетская, Богоматерь, питающая младенца Иисуса, св. Тереза и ангелы суть копии греческих Венер и Амуров. Однако я видел в образе Благовещения красоту и непорочность девы, истинно божественную; в образе же Успения, изображенном альфреско в куполе церкви монастыря Св. Цецилии, истинных ангелов. Все они вообще прелестны и между ими есть такие маленькие, что большие подают им руку, дабы они могли за ними следовать. Это производит приятное впечатление. Сожалеешь, что некоторые, возносясь выше и выше, скрываются уже в облаках. В церкви Св. Франциска образ ангела-хранителя бессмертной киста Рафаэля показывают за редкость. Одежда ангела, белейшая снега, и свет, окружающий его, неподражаем; взор его, кажется, дышит жизнью и во всех чертах его видно божество.
В Италии иностранцы удивляются великому числу монахов. Особенно в Мессине так их много, что на улицах, в садах и на гуляньях надобно искать между ними светских людей. Причиной такого их множества суть государственные постановления. Поелику воспитание детей обоего пола предоставлено духовенству, и так как воспитанники и воспитанницы носят обыкновенно черные рясы, то число монахов и монахинь по наружности от того увеличивается. Преимущества духовенства чрезмерны. В Сицилии суд и расправа большей частью в руках аббатов. Богатые монастырские поместья не платят никаких повинностей. Монахи не только лично, но даже родственники их, т. е. целые семейства, избавлены от всех податей. Дворянские фамилии, не имеющие в роде своем ни одного члена, посвятившего себя служению церкви, покупают привилегию от безродного монаха. Некоторые приходы и даже частные дома имеют право салвогардии, право, по коему убийца с дымящейся еще на руках своих кровью, скрывшись в церковь или один из таких домов, избегает наказания гражданской власти. Сии монахи, обладая великим богатством, имя все средства вести спокойную и роскошную жизнь, отрекшись от света в юношеских летах, будучи безбрачны и по обыкновению приняты во всех домах благосклонно, часто делают величайшие расстройства в семействах, где они весьма скоро умеют сделать себя необходимыми. Каждый порядочный дом имеет своего духовника и аббата-наставника, которые входят во все домашние распоряжения: воля главы семейства находится большей частью в их руках. Щедрые их подаяния нищим, вместо добра, производят величайшее зло, умножая до чрезмерности класс сих несчастных тунеядцев.
Безобразные получеловеки – нищие – бродят и ползают здесь такими толпами, что сей час родится вопрос: от чего так их много? Набожность здешних католиков, почитающих первейшей добродетелью не отказывать просящему милостыни, сделали нищенство прибыточным ремеслом. Вообще большая часть народа, по известному в Италии выражению, il Dolce, fare nient! работает ни больше, ни меньше, сколько надобно, чтобы не умереть с голода, на что при изобилии и дешевизне съестных припасов потребно очень мало; но чтобы не работать и ничего не делать, в чем итальянская чернь полагает все свое счастье, нищие с намерением растравляют у себя на теле раны, радуются, если сделались они неизлечимыми, и в сем случае состояние нищего несравненно лучше обеспечено, нежели трудолюбивого поденщика. Всего неприятнее видеть их на морской набережной, куда лучшее общество перед вечером выходит для прогулки: тут открывают они застарелые раны, исковерканные члены, снедаемые насекомыми, покрытые грязью и отвратительной нечистотой; жалобными страдальческими воплями вымучивают они подаяние. Нижние жилья больших домов, из человеколюбия, оставляются для убежища этих лазаронов; но они ночью, и даже в дурную погоду валяются по улицам и скрываются в портиках и подъездах. Один раз, идучи в театр, подал я нищему полталера; бывший со мной английский офицер сказал: «Конечно, вы не знаете, что сии несчастные существа не имеют нужды в подаянии; я могу вас уверить, потому что знаю это по опыту. Один нищий казался мне совсем умирающим; вынув испанский дублон (32 талера), спросил я у него: если у тебя такая сдача, так вот тебе талер. Казалось, прежде едва мог говорить он, а тут твердым голосом просил меня дойти до его жилища, и когда я согласился, то побежал впереди меня, хотя за минуту пред тем ноги у него были ужасно скорчены. Еще более удивился я, когда этот нищий вынес из своего подземелья четыре довольно больших мешочка, полных червонцами. Здесь есть такие, которые собирают по десяти тысяч червонных и более: недавно один из них перед смертью отказал своей дочери 10 000 талеров, а 5000 положил на украшение церкви своего прихода».