Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp
Шрифт:
В районе Багсверда, вдохнув более приятные запахи креветочного ресторана, я пересел к виртуозу-водителю, еще час поколесили мы по пустым окраинам, где только слепой не увидит «хвоста», и свернули к лесу — там я, друг природы, был и оставлен, не хватало лишь сачка для ловли бабочек.
До вечера оставалось часа четыре, я побродил по полянам, усеянным белыми грибами (разборчивые датчане ели только шампиньоны, зато мы и поляки белыми отнюдь не брезговали, наоборот, мощно укрепляли подножным кормом семейные бюджеты и даже, засолив, высылали в банках голодным родственникам на родину), потом сел на автобус, добрался до «нон-стопа», подремал на какой-то киноерунде и часов в
Сердце же, однако, изрядно колотилось, и умнейшая голова проигрывала вариант за вариантом. Вдруг Марлен надолго задержится и мне придется топтаться у ее дома? Рядом лишь одно кро, но дом оттуда не виден, да и каким образом идентифицировать Марлен? Фотография отсутствовала, имелись лишь описания Федора, расплывчатые, как передовицы: «интересная блондинка», «хорошо улыбается», «карие глаза» и «вроде бы полная».
А что, если Марлен вообще откажется со мной говорить или, допустим, выползет из ванной в халате, густо намазанная кремом, а рядом джентльмен с дубиной в руке? Незваный гость хуже татарина, даже если это уважаемый во всем мире советский турист.
Догорал рабочий день, я пополз к городу на автобусе, тревожась, что на пути от остановки к дому Марлен случайно столкнусь с наружником, спешившим домой и знавшим мой прекрасный лик, — центр города всегда опасен, там больше всего уголовщины, а потому и полиции.
А вот и дом заветный, обыкновенный семиэтажный дом, открытый подъезд. На пятый этаж я поднимался пешком — вдруг в лифте окажется соседка по площадке или еще кто и заговорит со мною по-датски…
У двери я замешкался, перевел дух и вспотевшей от волнения рукой нажал на звонок. Дверь отворила чуть пухловатая, но складная, с голубыми (!) глазами, совсем не дряхлая блондинка и не Сивилла со вставной челюстью и ниспадающей на живот грудью.
Дрожа от страха, я вошел [81] .
Ослепительно улыбаясь и глупо переминаясь с ноги на ногу — как мне казалось, именно так ведут себя жители провинции, залетевшие в западную столицу, — я представился как Сема — друг Феди, вывалил роскошные сувениры, передал письмо и приготовился к лучшему.
Блондинка залучилась от счастья (думается, от вида икры) и потащила меня в комнату. К моему ужасу, там сидела пожилая хмурая пара (хорошо, что не в полицейской форме), как оказалось, родители моей Марлен, приехавшие на побывку из Западной Бельгии именно в день операции.
81
Она увлекла меня по направлению к кровати. Я хотел открыть занавес, но она остановила меня: никогда еще взгляд не выражал больше страдания, печали, отчаяния. «Что с вами? — спросил я, прижимая ее к своему сердцу. — Вы дрожите?» — «О, не из страха. А вы не дрожите? Нет? Ну, так смотрите». Она быстро приподняла занавески: на кровати лежал труп красивого молодого человека.
Мемуары Казановы.
Все рухнуло, не обсуждать же любовь и страдания заброшенного Феди в таком широком составе? Однако минут десять пришлось пожурчать о неповторимости Копенгагена, сослаться на неотложные дела, а уже в коридоре попытаться вытянуть соблазнительную блондинку на рандеву в этот же вечер — ведь любая затяжка операции, особенно в условиях тотальной слежки, таила новый риск, к тому же мы боялись прекрасного и опасного женского языка, способного мгновенно раззвонить о любом событии и по всему дому, и по всему посольству,
Однако Марлен, взволнованная вниманием Федора, и слышать об этом не захотела — родители уезжали на следующий день, все трое начали утягивать меня за праздничный стол — отбивался я как мог, стараясь выглядеть все так же нелепо (думаю, это удавалось без особого напряжения, жаль, что не было в руках зонтика, задевавшего все предметы вокруг), мялся, дергался, извинялся, размахивал руками, как бы всем видом стараясь доказать свою бесхитростность — смотрите, люди: перед вами честный обыватель, нормальный дурак.
Договорились с Марлен на следующий вечер.
Путь в посольство был не менее тернист, чем выезд оттуда: снова автобус, оперативная машина, перегрузка в «Волгу» под ставший уже родным ковер и счастливое возвращение.
В резидентуре царило напряжение — так ожидают разведчика с «языком» перед началом наступления, — я доложил итоги дня генералу, озабоченному, как Кутузов при прорыве правого фланга неприятельской конницей, вышел из здания под очи наружки, как невинный агнец, будто бы и не покидал его, и променадным шагом дошел до гостиницы.
На следующий день премьеру пришлось повторить. Правда, генерал, желая явственнее обозначить свой вклад в операцию, — после установления контакта с Марлен как-то сами собой забрезжил и розовые перспективы в виде ливня орденов и благодарностей, — выказал заботу о моей безопасности (это после того, как он предлагал мне соваться с техникой в логово зверя!) и повелел выставить наблюдателя за местом встречи с Марлен: вдруг что-то случится! Правда, было неизвестно, что делать наблюдателю, если вдруг участников операции закуют в кандалы блюстители порядка? Выхватить маузер из деревянной кобуры и отбивать коллегу? Кричать «караул», обращаясь к прохожим? Звонить в посольство и условной фразой «Прачечная уже закрыта» предупредить резидента о ЧП, дабы он, как в добротном чекистском фильме, не мучился всю ночь от бессонницы?
Погрузившись на дно «Волги», я вскоре почувствовал, что в завхозе проснулся великий разведчик: трепет новичка исчез, и он мчался, как ковбой на мустанге, преследовавший бедных индейцев, смело шел на светофоры и резко поворачивал, совершенно не заботясь о моих боках. Завхоз вошел во вкус оперативной работы, менторствовал и критически осмысливал вслух и методы проверки, и маршрут (совсем недавно он видел фильм, где преступника заматывали в бинты и уносили на носилках, обманув полицию), и, конечно же, проблемы разведывательной работы в Дании.
«Все чисто! Все чисто! «Хвоста» нет!» — ликующе орал он, быстро усвоив профессиональный новояз. «Мы же на автостраде, они могут отстать на километр!» — сдерживал я его. «Куда они от меня денутся? У меня ведь глаз — как ватерпас!» — «Не гоните, давайте сойдем с автострады в сторону!» — «Нет никого за нами, что вы боитесь? Нет «хвоста», я вам гарантирую, я слов на ветер не бросаю!»
Так, купаясь в диалогах, мы добрались до машины аса — дальше все повторилось.
Марлен явилась на рандеву в темном платье, шею обвивали нити жемчуга, платье стягивала на груди белая камея [82] . Ресторан я подобрал дорогой, с интимной полутьмой. Стены украшали натюрморты, доводящие аппетит до кипения, горели свечи на столе, горели свечи…
82
Сразу вспоминаю послевоенный «Крокодил»: «Сказал: «у вас лицо как камея», а потом искал в энциклопедии, что означает это слово».