Записки переводчицы, или Петербургская фантазия
Шрифт:
«Откуда он возьмет костюм? — лихорадочно соображала я. — Возможны два варианта: помойка и секонд. А где он его стирал? Не в химчистку же понес... Интересно, а где он моется? Ладно, теоретически можно сходить в баню, если у него возникнет такое желание. А если не возникнет?» Я бы уже встала и ушла, да Демиург, словно прочитав мои мысли, навел на меня бинокль. Нет, превращаться из-за Василия в падшего ангела я не хотела. Отношения с начальством дороже.
Когда прозвенел второй спасительный звонок, я расслабилась — не придет! В зале начал мягко гаснуть свет, и тут по нашему ряду пошла волна. Между креслами пробирался огромный, но стройный мужчина. Люди вставали, пропуская гиганта, стремившегося
«Он одновременно похож на священника и художника. Разве так бывает?» — в панике подумала я.
— Бывает, бывает! Вот фра Анжелико, например, или Андрей Рублев, только куда мне до них!
— Мысли читаете? Или я говорю вслух?
— Иногда само получается, ведь у меня мама была цыганкой.
— Боже! Я думала, вы просто похожи: глаза карие, кудри кольцами...
— Зато папа был молчаливый белорус, законопослушный бухгалтер. Скажите честно, а вы надеялись, что я не приду, и радовались? Зря! Я человек слова, извините, что разочаровал.
— Я о вас и не думала, — очень глупо соврала я. — Давайте лучше смотреть спектакль.
— Давайте. — И Василий невозмутимо нацепил на нос симпатичные очки.
Первое действие прошло легче, чем я ожидала, потому что опера оказалась фактически балетом, а костюмы, хореография и талант актеров были вне конкуренции. Когда я кончила аплодировать, Василий пригласил меня в буфет, вид у него был огорченный.
— Вам не понравилось?
— Это что угодно, только не пекинская опера — новодел какой-то! Я очень разочарован, мадам! Но мы это обсудим потом, а сейчас... Разрешите вас угостить? — с гусарской лихостью спросил мой спутник.
— На ваш выбор, — согласилась я и опустила ресницы, как положено благовоспитанной даме.
Он усадил меня за мраморный столик у окна и уже через десять минут, распугав всю очередь своей мощной фигурой, стоял с подносом, на котором шипел бокал шампанского, сверкало мороженое и истекали ароматом две чашки эспрессо.
— Кофе будете? — деловито осведомился он.
— Нет, спасибо.
— Это хорошо, — одобрил Василий. — Я на это рассчитывал, потому что одна чашка для моей крупной персоны — несерьезно.
Когда он могучей лапой взял чашечку, я улыбнулась: очень он напоминал Карабаса Барабаса на кукольном чаепитии.
— А шампанское одно?
— Только для вас, — серьезно сказал Василий. — Я же говорил, что запойный.
— Сногсшибательная откровенность! Как это по-русски: любить свои недостатки. А откуда у вас все эти вещи?
— Вчера убил и ограбил владельца бутика.
— Не смешно, — обиделась я.
Он развел руками:
— Так и мне не смешно, Анна Александровна! Можно сказать, обидно! Если у человека нет прописки и паспорта, это еще не означает, что он не работает, не моется, не читает. От сумы и тюрьмы, как говорится... Ну какой мужик без денег? Это уже получается не мужик, а какая-то волосатая обезьяна. Вот я и тружусь рук не покладая: сторожу, ухаживаю за кладбищем, плотничаю, подновляю росписи и еще дворником подрабатываю. На жизнь хватает, на квартиру — нет.
— Можно я спрошу, что случилось?
— Спрашивайте, конечно. У нас же был договор.
— Только не говорите, что вы пропали без вести в Чечне, а жена с любовником вас выписали.
— Я никогда не служил в армии, — пожал плечами Василий, — и женат не был. Все гораздо сложнее:
— Так вы не из Питера?
— Нет конечно! Жил в маленьком городке, природой любовался, пейзажи писал, детишек учил, но однажды, на свое несчастье, увидел фильм про Питер. И это меня потрясло! Всю ночь не спал, а утром вдруг понял, что буду жить в этом городе. И уехал.
— А родители?
— Отца уже не было в живых, а мать отпустила, хотя, думаю, все обо мне знала наперед.
— Как же так? — искренне удивилась я. — Я бы знала — не пустила.
— Цыгане детей по-другому любят, они не растят их для себя. У них все просто: дети — гости нашего дома; вырастил, выучил — отпусти.
Я вспомнила о своих новогодних сессиях и покраснела.
— Приехал, — продолжал Василий, поглядывая на меня через край чашки. — Гулял по Питеру, задрав голову. Все дома рассматривал — чуть шейный хондроз не заработал! — и решил: остаюсь. А дальше черти помогли, моментально работа на верфях подвернулась. Рисовальщики не требовались, а вот стропальщики — это пожалуйста! От завода комнату на Лиговке дали, и все было хорошо, но...
— Что «но»?
— Не смог стать работягой: люблю я себя очень! Хотелось чего-то, знаете...
— Праздника, — подсказала я.
— Точно! — Он просиял. — И чтобы он никогда не кончался. Только я люблю настоящие праздники! Пусть колеса крутятся, женщины смеются, шампанское рекой. Для вас, наверное, солнечный день уже праздник, а мне надо — чтобы петь хотелось! Чтобы карманы от денег оттопыривались и машина была... О! — Он прикрыл глаза. — Как я мечтал о машине — чтобы черная, блестящая, с тонированными стеклами или красная спортивная, с откинутым верхом... Кабриолет!
При слове «кабриолет» его глаза заполыхали огнем — видно было, что это идея всей жизни. Очень такая, я бы сказала, популярная идея, идейка! Я растерянно молчала, мяла ложечкой мороженое и думала, как этот цыган (честно говоря, до ужаса примитивный) мог превращаться в Деда Мороза, который меня напугал при первой встрече, и в иконописца Золотые Кудри? У него же ничего нет в мозгах, кроме кабриолета! Было полное ощущение, что меня надули. И захотелось сказать что-нибудь ядовитое нахалу, который, не стесняясь, раскрывался, как улитка, покидающая раковину.
— Хотите правду? Вы сейчас такой скучный, прежние маски были намного интереснее.
— А ты мне, мать, наоборот, с каждым разом нравишься все больше и больше, — неожиданно ляпнул Василий. — Сначала показалась обмороженной молью снежной, а сейчас напоминаешь монаду с хрустальными крылышками. Знаешь, что это за звери такие — монады?
— Знаю...
У меня вдруг тоже зажгло в глазах. Вспомнился Крым, куда каждое лето упорно вывозили родители, ибо меня, как многих ленинградских детей, нещадно мучили зимние бронхиты и синуситы. В военном санатории было смертельно скучно, и я вечерами бесстрашно сидела в одиночестве на обрыве, свесив молодые и стройные ноги в небесную бездну. Внизу небо превращалось в море, а над ним плясали монады, предчувствуя наступление нового чудесного дня. Мои семнадцатилетние руки, ноги, ключицы, угловатые и тоненькие, придавали мне сходство с удивительными насекомыми, похожими на эльфов. И однажды мне безумно захотелось улететь к сестрам-монадам в розовое небо. Минута — и я как очарованная шагнула бы с обрыва. Но кто-то (я уже не помню кто, в памяти сохранился только голос) крепко обнял меня за плечи: «Осторожнее! У вас нет таких прекрасных прозрачных крыльев!» Может быть, это был мой ангел-хранитель?