Записки переводчицы, или Петербургская фантазия
Шрифт:
— Гы-ы-ы, — заржал Вий. — Значит, плохой кандидат, раз в садике работаешь. Нам нужны профи.
— Я профи, — хладнокровно соврала я, чувствуя, как немеет не только язык, но и плечи. — У меня еще есть рукопись. Хотела бы предложить...
— Да что за напасть такая? Почему сейчас все бабы пишут?
— Протестируйте меня! Согласна на любую проверку.
— Значит, на любую? Прелестненько.
Вий внимательно оглядел мою тощую фигурку, завернутую в белый халат, разношенные тапочки и зализанную кичку.
— Люблю самоуверенных женщин. В восемь приходи в издательство, будешь
Вий поцеловал дочь и ушел, не взглянув на меня. Я стояла в полном недоумении: что это будет? Собеседование или... нечто большее?
— Анна Александровна, вам надо переодеться, — зазвенел детский голосок.
Сашенька смотрела на меня большими голубыми, в общем-то отцовскими, глазами.
— В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей. Иначе на работу не возьмут: там дресс-код. И главное, не волнуйтесь так, — улыбнулась маленькая принцесса Бронштейн. — Папа моментально тестирует. Говорит, что всех видит насквозь, особенно женщин, хотя они очень хитрые. У него все просто: раз-два — и в дамки. Или досвидос.
— Саша, замолчи!
Девочка удивленно пожала плечами:
— «Дамки» — это значит прекрасные дамы. Это папино любимое слово. Почему вы сердитесь?
В приемной меня встретила красивая и полная афророссиянка, и стало ясно, что моя честь в безопасности. Рядом с этой гематитовой статуей я казалась серой пылинкой. У секретарши были глаза с поволокой, черная, до синевы, кожа, стройная талия, грудь, похожая на знойные холмы, и огромные бедра — девушка напоминала венчик мавританского ириса на длинных и мощных стеблях-ногах. Моя женская несостоятельность была налицо.
Господин Бронштейн, очевидно, видел сквозь стены.
— Снегурка, она пришла? Быстро свари моккачино и проводи ко мне.
Однако! На своей территории Вий был джентльменом. Я сглотнула слюну: в те далекие времена экзотический моккачино был моим любимым напитком.
— Сейчас, сейчас, Леонид Петрович! — заворковала Снегурка.
Она блеснула темным глазом и резко наклонилась, так что коротенькое платьице уехало на затылок. Когда Снегурка распрямилась, в руке у нее был поднос с одной-единственной чашкой. Грациозно покачивая бедрами, девушка двинулась в кабинет и пригласила меня пройти следом.
— Пришла? Тогда бери.
Вместо моккачино Вий протянул мне немецкую книжку. Сесть он не предложил, все стулья демонстративно стояли вдоль стен, вне зоны досягаемости.
— Трогай, милая, — сказал хам, и я «тронула».
Я говорила и читала на немецком и английском соответственно с шести и семи лет и очень хотела поразить Вия. Отомстить за все сразу: и за роскошную девицу в приемной, и за отсутствие стула, и даже за директорство. От волнения некоторые слова выскакивали из головы, но я домысливала, добавляла, переставляла акценты. Вий периодически поднимал свои красные веки и с интересом на меня смотрел. Потом гаркнул: «Стоп!»
— Хорошо сочиняешь. Получилось лучше, чем у этого немца, — без занудства и зажигательно. Я эту книжонку уже наизусть выучил... Ну, не совсем по тексту.
И только тут до меня дошло, что Леонид Петрович говорит на чистом немецком языке.
—
Глядя на эту красную морду, я вдруг поняла, почему матросы и солдаты взяли Зимний. Наверное, это и есть классовая ненависть. Я встала и пошла к двери: не давать же ему оплеуху, в конце концов?
— Zur"uck! Zu stehen! — рявкнули сзади. — Я же про тебя все знаю. Баба одинокая? Одинокая. Что с тебя возьмешь? Про квартиру пугаю, хотя штрафы у нас порядочные... Остаешься?
— Ja! Ich bleibe, Herr Chef! — с солдатской четкостью ответила я.
— Чего ждешь?
— Рукопись... Вы говорили про репертуар. У меня есть... предложение, — лепетала я дрожащими губами и ненавидела себя.
— Дай сюда. — Он протянул веснушчатую лапу с отполированными ногтями. — Я зерна от плевел определяю на пятой странице. Иногда двух страниц хватает. У тебя что — рассказ, повесть, роман?
— У меня... сага.
— Да ешкин кот! Вы что, все с ума посходили? Опять фэнтези...
На пятой странице Демиург снял очки, аккуратно их сложил и огласил приговор.
— Так нельзя! Ты меня чуть не усыпила — одни описания. Я это печатать не буду. Хочешь — издадим малым тиражом за твой счет, так сказать, на память. Но некую линию вычленить можно, за идею мы копеечку платим. Понимаешь, главное — это кости, мясо нарастет. У нас целый штат работает над развитием сюжетов. Любые описания можно сепарировать...
— Не нужно ничего препарировать! Отдайте!
— Я сказал — сепарировать. Ты еще и глухая?
Он небрежно кинул мою синюю тетрадку. Потом протянул какую-то папку:
— Возьми эту немецкую хрень, смирись и интерпретируй: интерпретатор ты хороший, а писатель посредственный... Аванс хочешь?
Так я стала переводчицей, вернее литературным алхимиком и астрологом. Выяснилось, что у меня отличная интуиция, я по первым строчкам угадывала судьбу автора. После недолгих опытов я научилась превращать книги в деньги и нашла свой философский камень. Даже средненькие романчики, пройдя через мой ноут, превращались в успешные бестселлеры. Я могла увести в чужие миры тысячи читателей. Я стала литературным Сталкером и Вангой в одном лице!
...А что было бы, если бы через измельчитель пропустили меня? После такого никакой талант не воскреснет.
Под утро приснилась лестница: она висела в воздухе, плавно покачиваясь. Поколебавшись, я стала подниматься вверх, но лестница никуда не вела...
Когда я проснулась, передо мной был черный квадрат монитора, а за окном серела утренняя муть. И вдруг у меня перехватило дыхание: на трубе соседнего дома мирно спал маленький, аккуратный ангел. Как интересно! Неужели... Я с замиранием сердца всматривалась, пытаясь дотянуться до очков. Неужели они и вправду существуют? В этот момент оглушительно зазвонил мобильник, подпрыгивая в чернильнице, и разбудил посланца тонкого мира, ведь слух у них совершенный. Ангел проснулся и... превратился в огромную чайку.