Записки переводчицы, или Петербургская фантазия

Катерова Татьяна

— Ну не нужно! Зачем? — Он мягко увернулся и нахмурился. — Не обижайся, ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают.

Покорно я опустила руки и с грустью взглянула на своего ежика: на плечах искрились, как погоны, льдинки, пальцы были красные и задубевшие.

— Опять потерял перчатки? Сколько можно дарить... На улице метет?

— Метет, — коротко ответил Паша и протянул мне огромную коробку и букет. — Забирай скорее — это тебе ближайшие потомки прислали.

— Спасибо, это так трогательно! Какой

красивый торт... Какие сказочные розы...

Мой любимый шоколадный торт с миндалем и розы цвета слоновой кости. На тугих бутонах сверкали кристаллики льда, цветы были холодные, но живые — коридор сразу наполнился густым и сладким ароматом.

— Нужно было завернуть их получше. Такую красоту заморозил! И вообще... Зачем вы так потратились? — обескураженно спросила я, принимая подношение.

— Я здесь ни при чем, — рассердился внук. — Сказал же, ближайшие потомки прислали, а я — далекий потомок.

Я почувствовала подвох:

— Павел Владиславович, в чем дело? Давай-ка объясняйся: что означают эти дары? Может, у нас какой-то праздник, а я не знаю? Или потомки перепутали день рождения своего предка? И почему сами не приехали?

— Это анестезия, — коротко пояснил внук. — А я отправлен на заклание, как самый невинный в роду. Пойдем, Береста, я тебе все расскажу, только предупреждаю сразу, я не выношу женских истерик — тут же уйду.

Я похолодела, и Паша с досадой махнул рукой:

— Прекрати бояться, гарантирую, что все живы и здоровы. Разрешите, Береста...

Он как-то уверенно, по-мужски взял меня под руку и повел в гостиную. Оглядев мой натюрморт, внук одобрительно кивнул:

— Уважаю тебя, бусечка, как никого другого.

— Это за что же?

— За то, что ты имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям. Я заметил, что после тридцати многие люди становятся как все. Это называется остепениться?

Я моментально отреагировала на намек, демонстрируя солидарность с ближайшими потомками:

— Пожалуйста, оставь своих замечательных родителей в покое. Я не нуждаюсь в твоем одобрении, дорогой, хорошо?

— Не знаю, не знаю... — Он с уважением покосился на киндзмараули. — На твоем месте они бы сразу спрятали бутылку под стол, как будто я не знаю, что стоит в баре. Ты, по крайней мере, не ханжа.

— Пожалуйста, не называй родителей «они».

— Почему? По-моему, самое обыкновенное слово, не ругательное.

— Это заместительное местоимение, которое не имеет собственного значения, — медленно и отчетливо произнесла я, как будто читала лекцию по языкознанию. — Какое ты имеешь право отрицать личность?

— Оказывается, языкознание — точная наука, — улыбнулся Паша.

— Паша, ты сам-то знаешь, чего хочешь от родителей? Когда кончится эта «война престолов»? Когда ты вырастешь, наконец?

—

В том-то все и дело, что я давно вырос, но никто не заметил.

— Я... заметила, — не очень уверенно сказала я.

— Тогда поднимем бокалы: я замерзший и расстроенный.

— Но...

— Береста, ты ведь помнишь, что я уже получил паспорт?

Я неохотно кивнула. Конечно, это было непедагогично, однако мне не хотелось снижать свой рейтинг. Как он сказал? Имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям?

— За что будем пить? — как можно спокойнее спросила я.

— За нас!

— А давай! — бесшабашно сказала я и достала второй бокал. Мне вдруг стало легко и весело. — Только родителям не рассказывай.

Паша удивленно приподнял бровь:

— Можешь не переживать: мы уже три недели не разговариваем. Правда, я не уверен, что они это заметили... Тише, тише! Не вопи, Береста! Я, кстати, переживаю. У тебя есть сигареты?

— Папиросы. Только я не дам, даже не проси.

— У меня свои, — сообщил Паша. — Это я о тебе беспокоюсь. Садись, ба, давай пообщаемся. Разговор будет долгий.

Он эффектно и опять очень по-мужски поднес зажигалку, и я слегка смутилась. Похоже, внук действительно вырос.

— Надеюсь, ты не подумал, что я спиваюсь?

— Это невозможно, Береста! Ты слишком любишь свою работу и деньги. Ничего, если я спрошу? Давно собирался.

Я внутренне напряглась, но внук молчал, рассматривая колечки дыма.

— Это к вопросу о желаниях... А правда, что ты хотела стать писательницей?

Он внимательно смотрел на меня из-под черной челки.

— Неважно.

— Важно! Скажи честно, что ты писала? Эротический роман?

— Паша, ты придурок! У тебя подростковая гиперсексуальность. Я писала волшебную историю...

— Почему волшебную?

— Потому что все читатели засыпали в конце первой главы, как принцесса Аврора: говорят, описаний многовато.

— И ты ее сожгла в тазу...

— Я не способна убить мечту! Я ее переосмыслила — вместо писательницы стала переводчицей.

— Молодец, Береста! Странницей ты не стала: не хватило смелости идти по выбранной дороге. Но мечту не убила, она явно живая... Она в заточении? Где ты ее прячешь?

— Прекрати умничать. Все равно не скажу.

Мы помолчали. Я не понимала, зачем он так бесцеремонно обращается с прошлым, и в душе поднималась обида. Паша же выглядел абсолютно спокойным и даже счастливым.

— Я все равно хочу ее прочитать. Не трусь, Береста! Описаний многовато? Я безнадежная сова и прочту рукопись от корки до корки. Не сомневайся: я не усну. Прочту, потом поцелую тебя, как принц, и сниму заклятие. Ты хочешь снова стать странницей, Береста?

Что на это скажешь? «Да, хочу!» — звучит довольно глупо.