Записки переводчицы, или Петербургская фантазия

Катерова Татьяна

Словно угадав мои мысли, Треха широко зевнул и выбежал из комнаты, цокая когтями: ему явно не было до меня никакого дела. Мое одиночество стало полным. А вдруг меня сейчас превратят... ну не знаю... во что-нибудь... Я крепко сжала в ладони телефон и поняла, что на самом деле мне не хочется уходить из Лунного дворца, где живет сумасшедший гипнотизер, фокусник или волшебник.

— Ну и превращусь — тем интереснее. Надеюсь, что не в муху. Не убегать же теперь отсюда? — прошептала я, страшно волнуясь, и от нечего делать вошла в удивительное окно.

Картина

была сказочной: со всех сторон обступал черный океан с яркими звездами, и возникло неудержимое желание раскинуть руки, нырнуть и поплыть вверх, к манящей, идеально круглой луне. Не отдавая себе отчета, я шагнула вперед и случайно посмотрела под ноги — мой взор скользнул вниз и беспрепятственно прошел насквозь, до самых дворовых плит! Подо мной был стеклянный пол, прозрачный, как вода. Я будто чайка парила над серебристой мостовой! Я, которая с детства боялась высоты! Сердце начало замедлять бег — мне представилось, что сейчас умру.

— Спасите! Мне плохо... Вот-вот остановится сердце! Кто-нибудь, выведите меня отсюда: здесь очень, очень страшно!

— Лови ее, пес!

Треха схватил меня за край одежды и потянул назад. Весь его вид выражал возмущение: «Ведите себя пр-р-рилично, дама! Вам нечего делать внутри волшебного кристалла, потому что вы не вер-р-рите в сказки! Не переходите гр-р-раницу!» Потом подтолкнул носом, и я со всего размаху плюхнулась в свое «облако».

— Василий! Мне плохо!

— Сейчас, сейчас. Это голова с непривычки закружилась! Ты действительно не приспособлена к полетам! Вот возьми, обними закат и согрейся.

Меня закутали в красное одеяло.

— Так лучше? Ну надо же! А я всю жизнь обожаю высоту и завидую птицам.

— Ты? Но... это же... не ты! Простите, вы кто?

Я вскочила с кресла. Передо мной стоял и улыбался симпатичный джентльмен в шелковой голубой тунике, уютных вельветовых брюках и домашних туфлях с загнутыми носами. Господин лишь отдаленно напоминал Василия, но это был не Василий! Борода, которая раньше роскошным руном спадала на грудь, превратилась в коротенькую бородку герцога Гиза. Беспорядочные кудри кольцами были тщательно зачесаны назад (как в театре), и у меня возникло подозрение, что под ними прячется маленькая лысина. Пронзительные, круглые, как у птицы, глаза насмешливо посверкивали.

— Ты садись, садись...

Я плотнее прижалась к кожаной спинке и притихла в облачном кресле.

— Подожди, Аннушка, включу свет на полные обороты.

— Зачем?

— Чтобы ты меня рассмотрела — будем заново знакомиться.

Комнату залил яркий электрический свет, в котором бесследно растворилось лунное сияние.

— Аня, скажи честно, кто тебе больше нравится: я или этот бомж в солдатском ватнике?

Он мягко, по-кошачьи, скользил взад-вперед по комнате, и как-то незаметно, словно из воздуха, на прозрачный столик приземлилась бутылка виски, три бокала, блюдо с закусками. Последними появились пепельница и сигара.

— Простите, а куда делся Василий?

—

Исчез. Растаял. Ты даже не представляешь, как он мне надоел за это время! Я так счастлив, что наконец избавился от этого голема. Понимаешь, я его просто придумал, а он стал реальнее меня!

— Ты... вы... его придумали? Звучит ужасно...

— Что в этом ужасного? Я же лучше... Ты привыкнешь.

— Никогда! — отрезала я со всей искренностью.

— Сопротивляться бесполезно: я обещаю, что цыган не вернется.

— Никогда?

— Никогда! Но ватник и сапоги лежат в мешке, в ванной. Можешь посмотреть на эти реликвии.

— Так кто же вы?

— Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный...

— При чем здесь Одиссей?

— Увы, это мое настоящее имя, а Василий лишь скромный псевдоним! И не цыган я, а грек-понтиак, сын университетских преподавателей, некогда переехавших в наш славный город. По профессии — психолог, по призванию — волшебник, в общем, обыкновенный экстрасенс.

— А... картины?

— Мои, не отрицаю. Как художник тоже известен, хотя это неважно: к счастью, я во многом талантлив.

Мы замолчали. Обаятельный и успешный господин, не обделенный чувством юмора, только что легко и непринужденно сжил со света бедного моего Василия. Но я почему-то не возмущалась. Наоборот, не могла отвести взгляда от этих круглых, птичьих глаз.

— Простите, вы не представляете, как мне жалко...

— Василия?

— Д-да, и особенно тот рассказ: как обменял комнату на машину, как купил цинь, как дрался... Это было так зажигательно... А оказалось обычным враньем?

— Это чистейшая правда, дорогая нюй-куй, только я немножечко отредактировал рассказ. А в остальном все так и было: и машина, и комната, и цинь, и драка... Кстати, если тебе не нравится Одиссей, называй меня по-немецки Василиусом.

Он наполнил бокалы.

— А почему три? Мы кого-то ждем?

Василиус поморщился, как будто обжегся.

— Увы, нет. Это для ушедшей. — Он кивнул на бутылку: — Точно такая, как та, магазинная, из-за которой и случился весь наш кошмар. Желания должны осуществляться, не так ли?

— Звучит немного цинично... Бедное пропащее дитя!

— Пропащая? О нет! Очень творческая девочка была, между прочим, но злая на жизнь. — Василиус усмехнулся. — Она устроила этот алкогольный скандал в знак протеста.

— Против чего?

— Против всего: против меня, например, против тебя, несправедливости этой жизни...

— Да уж, творческая особа, Есенин в юбке!

— Она юбки терпеть не могла! Не ревнуй так откровенно — вы чем-то похожи.

Я вспомнила, как нагло и цинично рассматривала она мою тощую интеллигентную фигурку, лишенную соблазнительных выпуклостей и изгибов. У меня не было аргументов, пришлось отвести глаза — тогда леди Рубенс глубоко и сладко вздохнула, и по белоснежной рубашке пробежала мягкая округлая волна...