Записки переводчицы, или Петербургская фантазия
Шрифт:
— Хорошо! — одобрил Василиус. — Мне нравится этот жест! Выглядит по-королевски — капризно и изящно. Сейчас попробуй отыщи пугливую даму! Жаль, кокетства маловато: ум забивает. Не нужно ничего бояться, куколка, я рядом.
— Это возмутительно! Да как ты смеешь? — Я аж пристукнула кулачком. — Не желаю, чтобы меня обсуждали! Либо принимай какая есть, либо...
— Тише, тише, моя прекрасная панна!
Я растерянно посмотрела на него снизу вверх: коричневые круги вокруг глаз Василиуса впечатляли. Он моментально понял мой взгляд.
— Предлагаешь взять
— Не нужно, он меня не любит.
Треха презрительно зевнул, словно говоря: «Не надейся, что буду спорить. Да, не люблю и ревную к хозяину».
Напоследок Василиус не удержался и сказал:
— Я рад, что ты меня выслушала, и спасибо, что не утешала.
— А утешать — пустое: мертвые не оживают.
— Да, к сожалению. Все бы отдал за стакан живой воды, веришь?
— И я бы отдала.
Мы помолчали. Василиус пребывал в задумчивости и вдруг усмехнулся и подкрутил усы.
— Ай, какие глаза у панны — как два ясных озера... Интересно, какой я в этих лучистых глазах?
Я приложила палец к губам: силы были на исходе.
— Это останется моей тайной. По крайней мере, сегодня...
— Тогда спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Василиус!
Я долго лежала, покусывая губы и уставившись в потолок: не было сна. Моя повесть, выпущенная на свободу из темного шкафа, тихо и незаметно поглощала мою жизнь, наполняя ее другим смыслом. Я снова превратилась в сказочницу! Зачем я так долго читала чужие книжки и перестала мечтать? Нет, я больше не могу и не хочу странствовать по чужим мирам!
Теперь освобожденное воображение лавиной мчалось вперед, уничтожая на своем пути здравый смысл. Сказочная нереальность захватывала мое бытие шаг за шагом, как морской прилив: Лунный замок, волшебник и странный рыжий пес — современный Анубис. Интересно, что будет дальше?
Ах как ты разбушевалась, старушка нюй-куй! Веди себя приличнее. А приличнее не получается, потому что, увы, впервые за много лет я почувствовала, что жизнь прекрасна! И это уже никому не отдам, потому что я влюбилась. Забавно, но факт: пролог нашей истории был страшноват, остается надеяться на счастливый финал... Впрочем, даже не слишком счастливый финал меня устроит, потому что я не хочу без него жить! Теперь только с ним, только вместе, иначе все теряет смысл...
И здравомыслие покинуло меня — ушло, так сказать, не прощаясь. Хотя ведь никто не заглянет в мою голову, никто ничего не узнает — так за что же краснеть? И я, наслаждаясь свободой, изобретала новые и новые версии. Мысли бежали одна за другой, как кадры в сумасшедшем кино. Вот мы с Василиусом идем по маленькому заснеженному городку. В окнах горят красные свечи, блестки снега на черепичных крышах, а на старой площади стоит высоченная рождественская елка и отражается в черной реке, которая плавно огибает ночной город...
А вот мы летим над морем на огромном воздушном шаре...
Следующая картинка: мы сидим в старинной усадьбе. Судя по всему, эта небольшая комната —
— Неплохо придумано, я тоже туда хочу. Можно с вами?
Кто это сказал?! Мое кино остановилось — я даже услышала противный писк ленты, как в пленочных магнитофонах.
— Валентина?
Мне никто не ответил. Я лежала в полной тишине, слушала, как шуршит органза от легкого сквозняка, и умирала от страха. Да, это была она — сидела на подоконнике и смотрела на меня.
— Прости, Валентина, это ужасно... Он не хотел, правда! И я... я тоже очень переживала. Я бы сейчас все отдала за живую и мертвую воду.
— Правда?
— Правда.
— Смотри, тебя за язык никто не тянул... Поживем — увидим, — неожиданно весело сказала девица. — К тебе у меня нет вопросов. Вернее, почти нет. Если хочешь, чтобы я ушла, считай до миллиона, а сейчас закрой глаза...
И я начала считать. На первой сотне меня подхватил ветер, отнес в осенний лес, осторожно опустил на знакомую полянку. Но куда-то пропали герры музыканты! А без них лес казался спящим и печальным.
Мои глаза превратились в оптические приборы: я видела каждую иголочку на соснах-великанах, каждую прожилку на рыжих листиках. Слух обострился, как у дикой кошки: я слышала, как ворочается в дупле старая сова, которой не спится днем, как шепчутся две улитки на шляпке мухомора; но флейта и скрипка молчали... И вдруг откуда-то появился Василий.
— Анюта, милая моя, яхонтовая, бриллиантовая! Не там музыкантов ищешь! Они ж на волшебном озере, наши маэстро все-таки жабы, и вода — это их дом!
И тут же пронзительно запела волынка. За большущими папоротниками блеснуло озеро.
— А почему вода черная?
— Оно очень глубокое...
На волнах покачивались осенние листья. Изящная лодочка с жабьим оркестром скользила по гематитовой глади, раздвигая носом красно-золотой ковер. Она стремительно удалялась от нас, седая крыса-гондольер уверенно правила к другому берегу. Внезапно налетел влажный и холодный ветер, закружил, выстрелил в небо красным фейерверком, и листья превратились в крохотных жар-птиц, огненных колибри, жаркими искрами улетающих ввысь. А музыканты снова ударили яростную джигу, от которой похолодело сердце: визжали скрипки, завывали волынки, пронзительно стонала флейта...
— Кр-расота-то какая! — прозвучал у меня над ухом мягкий баритон, и сердце замерло от счастья. — Ух-х ты-ы! Никогда не думал, что они в природе существуют.
— Кто?
— Жар-птицы, Анечка, жар-птицы! Примета добрая. Весть хорошая.
— Василий, как я рада, что ты пришел!
— Анна, слушай быстро, что сказать хочу: ты этому Василиусу не доверяй, он из звездных лучей сети плетет и ловит птиц, а эти птицы — наши мечты...
— Как это? Вы же одно и то же?
— Конечно нет! Я птица вольная, а он птицелов...