Записки полицейского (сборник)
Шрифт:
Я сделал вид, будто бы сомневаюсь, потом словно в замешательстве ответил:
– Вообще он дает четвертую часть стоимости билета и сбывает их за границей. Потом билеты предъявляются в банк владельцами bona fides [11] . В таком случае банк вынужден их оплачивать.
– А как он обходится с векселями?
– Совершенно так же.
– И какова бы ни была сумма, приятель ваш не откажется от сделки?
– Я полагаю, что он довольно богат и что его никакие суммы не испугают.
11
Bona fides (бона
– В таком случае вы должны меня с ним познакомить.
Он произнес слово «должны» так повелительно, будто сказал – «я хочу».
– Невозможно! – вскрикнул я, притворяясь страшно испуганным. – Это невозможно! Приятель мой не ведет дел с незнакомыми лицами.
– Вы должны меня с ним познакомить, – повторил Левассер, – слышите, вы должны! А не то знаете что вас ожидает? Первому полицейскому, которого встречу на улице, я расскажу о вашем мошенничестве, совершённом сейчас на моих глазах.
Я задрожал, будто пораженный этой угрозой, и едва слышно и не очень внятно произнес имя Леви-Самюэля.
– А где живет этот Леви-Самюэль? – спросил Левассер.
– Это тайна, но я могу сообщить вам, каким образом с ним можно связаться.
Наконец, после некоторых препирательств, в результате которых я будто силой был вынужден дать свое согласие, между Левассером и мной было решено, что я на следующий день буду обедать в Уок-коттедже, куда Леви-Самюэль должен будет прийти в восьмом часу один. На мне будет лежать обязанность передать этому еврею, что банковские билеты и векселя, которые Левассер желает сбыть, достигают суммы в двенадцать тысяч фунтов стерлингов и что сверх того, если дело сладится, мне будет выдан особый билет в пятьсот фунтов стерлингов вознаграждения.
– Теперь же помните, дорогой господин Уильям, – сказал Левассер перед нашим расставанием, – помните, что вам предоставляется выбор между пятьюстами фунтами стерлингов и ссылкой! Вы слишком рассудительны и умны, чтобы отказаться от денег: вам меня ни в чем не уличить, я же, напротив, имею против вас неопровержимые доказательства. Не забывайте об этом.
На другой день, рано утром, я уже был в управлении полиции, где объяснил главному суперинтенданту весь ход дела и начертил план дома, занимаемого господином Левассером в Уок-коттедже, при этом подчеркнув, что нет возможности подойти к дому, не будучи незамеченным, и оставил его в убеждении, что мы не можем привлечь для помощи другого агента, кроме того только, который будет исполнять роль Леви-Самюэля. В самом деле, местность, на которой дом этот был выстроен, до того была открытая, что приближение к нему постороннего, даже со всеми предосторожностями, могло быть с легкостью замечено на расстоянии мили.
При этом величайшая осторожность была первым условием. Мошенники могли в случае опасности держать билеты наготове у камина или у печки и при малейшем опасении быть обнаруженными немедленно истребить их. А после уничтожения вещественных доказательств кражи арест Левассера делался бесполезным если не для общественной безопасности, то для соблюдения интересов господина Беллебона, в котором, как я уже сказал, я принимал истинное живое участие.
Главного начальника полиции в особенности беспокоила невозможность предоставить нескольких агентов в мое распоряжение.
– Вероятнее всего, их будет только двое, – заметил я, – и если я могу располагать Джексоном, в котором я уверен настолько же, насколько в себе самом, – то, даже допустив, что там будут господин Лебретон, Левассер и Дюбарль, – полагаю, что, будучи хорошо вооружены и действуя неожиданно, мы с Джексоном наверняка справимся с этими тремя мошенниками.
Начальник полиции высказал мне еще несколько опасений, но, поскольку невозможно бороться с неизвестным, я прямо заявил:
– Положимся на волю Божию! – и поднялся с места, чтобы удалиться с Джексоном и подготовить его к роли, которую он должен будет исполнить.
Я вынужден откровенно признаться, что в то время, как я направлялся к Уок-коттеджу, я был по настоящему встревожен, дабы не сказать испуган. Левассер, которому нельзя отказать в проницательности, мог догадаться, кем я в действительности являюсь, и обратить наше свидание в западню. Я мало его видел, но хорошо изучил и был вполне убежден, что он принадлежал к числу таких личностей, которых ничто в этом мире не устрашает. Впоследствии это подтвердилось. Однако все эти размышления, прояснившие опасность моего положения, тем не менее не ослабили силу воли. Я твердо решил идти прямо к цели.
Я с особой тщательностью зарядил пистолеты, потом тайно вышел из своей комнаты, спустился вниз, к жене, простился с ней в таком тревожном состоянии и волнении, что невольно открыл ей всю опасность затеянного мною дела, – одним словом, я покинул дом мой, воскликнув, как йоркский крестьянин: «Или я спасу лошадь, или потеряю седло!»
Я прибыл в Уок-коттедж в пять часов вечера и застал хозяина дома в самом веселом расположении духа.
– Обед уже готов! – сказал он. – Но вежливость требует немного подождать еще двоих гостей, приглашенных мною.
– Двух гостей! – вскрикнул я, словно испугавшись. – Вчера вы говорили, что мы будем одни.
– Действительно, вы правы, – беспечно отвечал Левассер, – но я забыл вам сказать, что в этой сделке принимают участие еще двое моих приятелей, которые, если бы я их и не пригласил, сами пришли бы, не дожидаясь приглашения. Впрочем, – прибавил он, – их можете не опасаться, обед будет роскошный… и нам всего будет достаточно.
У дверей раздался стук молотка.
– Ну, вот и они! – сказал Левассер. – Видите, они не заставили себя долго ждать. – И он поспешно поднялся, чтобы встретить посетителей.
Приподняв портьеру, я взглянул на новых визитеров и в подтверждение своих предположений, возникших в ту минуту, как мошенник объявил, что ждет двоих приятелей, увидел господина Лебретона, сопровождаемого управляющим Дюбарлем.
Трезво оценив грозившую мне опасность, я поначалу решил было взять в каждую руку по пистолету и броситься из дому, оттолкнув того, кто будет иметь несчастье оказаться на моем пути, но, к радости для господина Беллебона, более разумная мысль последовала на смену первому эмоциональному порыву, вызванному страхом. В случае, если бы управляющий Дюбарль, который видел меня проходящим через кабинет, чтобы войти в кассу, узнал меня, то я оказался бы в весьма затруднительном положении, но изменить что либо в сложившейся ситуации уже было невозможно, и мой долг, так же как и честь, призывал меня к борьбе, каковы бы ни были ее последствия.