Записки рецидивиста
Шрифт:
Я чувствовал себя круглым идиотом. Посчитали и описали, сколько при мне было денег — без малого сорок тысяч. Даже менты, видавшие виды, и те были поражены и с каким-то сочувствием говорили мне:
— Слушай, парень, на хрена тебе этот чемодан сдался, когда сорок тысяч на кармане. Ты что, валет, что ли? Теперь будем думать, откуда у тебя столько денег.
Я пытался объяснить им, что работал по договору с мужиками, но сам чувствовал несостоятельность своих объяснений. Одно радовало в этой ситуации: пистолет успел «спульнуть». Револьвер я не брал в этот раз, оставил в Одессе у Юзика. Неужели идиот какой будет рыться в урне, найдет пистолет и притащит в ментовку. А на пистолете мои пальчики. Но это из области фантастики.
Просидел я в КПЗ шестнадцать дней, затем меня отправили в тюрьму и кинули в двадцать пятую камеру. Народу как селедок в бочке. Свое время я заполнял чтением книг.
Наступил день этапа в лагерь. Нас погрузили в вагонзак, и мы покатили по рельсам. На станции Будукан нас выгрузили из вагонов и повели в зону, разместили по баракам.
Этот день, когда я опять оказался в зоне за колючей проволокой, я хорошо запомнил. Он совпал с днем моего рождения, мне исполнилось восемнадцать лет. Мое детство и юность кончились, начинались суровые будни тюремной жизни.
Только я разместился на нарах, подошли два зека, один спросил:
— Ты Дим Димыч?
— Да.
— Пойдем, тебя приглашает один человек.
Пошли в соседний барак. Я сразу узнал того человека, который уходил в побег в море из порта Ванино, а я на барже делал «отвод». Мы поздоровались. Генка Леший, так звали зека, заварил чифирю. Я сказал, что чифирь не пью, но за встречу пару глотков сделал. Леший рассказал, как его в море подобрало рыболовецкое судно, а когда пришли во Владивосток, он уехал в Комсомольск-на-Амуре. Про подельника своего он ничего не знает, наверное, погиб.
Леший распорядился, принесли два флакона «Тройного» одеколона. Выпили с ним по флакону.
Принесли гитару, я начал играть и петь. Собралось много мужиков, сидели, слушали, забивали в «Беломор» анашу, курили «косяки» и кайфовали под мои песни. Только поздней ночью я ушел в свой барак. Так отметил я свое совершеннолетие, а впереди меня ожидали долгие годы тюрем и лагерей.
Часть вторая
РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ РЕЦИДИВИСТ
Глава 1
БУНТ В ЗОНЕ
Определили меня в бригаду штабелевщиков леса. Звено — восемь человек. На работу в тайгу из зоны водили под конвоем. Когда возвращались с работы, на вахте нас встречал надзор из пяти человек. Пятерками мы подходили к надзору, нас шмонали и пропускали в зону.
Один раз нас встретила большая «делегация». Сам «хозяин» (начальник) Будуканской зоны в окружении отрядных офицеров. Рядом с нашим «хозяином» стоял «хозяин» Ванинской зоны, я его сразу узнал. Они о чем-то беседовали. Когда мы прошли в жилую зону, я увидел Генку Лешего. Он стоял смурной какой-то. Я подошел, спросил:
— Гена, что с тобой?
— Дим Димыч, ты видел «хозяина» из Ванино? Он узнал меня, показывал рукой в мою сторону и спрашивал у нашего, как фамилия этого заключенного. Ты понимаешь, тот срок у меня был двадцать пять лет, а сейчас мне «отломили» (дали срок) три года. Что теперь будет, не знаю.
Леший рассказывал мне, как после побега из Ванино его подобрало в море рыболовецкое судно. Когда пришли во Владивосток, он уехал в Комсомольск-на-Амуре, устроился на завод токарем, но под чужими ксивами. Работал хорошо, замечаний не имел. Но произошел инцидент, стоивший Генке трех лет «кичмана» (колонии). В цех ввалился инженер в изрядном подпитии, подошел к Генке и стал доказывать, что тот неправильно точит шейки коленвалов, мотивируя это тем, что у него интимные отношения с Генкиной матерью и Божьей Матерью. Генка попросил
Только мы с Лешим поговорили и зашли в барак, «ящик с хипишем» объявляет: «Заключенный Павлов Геннадий, срочно явиться к начальнику колонии».
— Ну, вот и все, — сказал Генка, поднялся с нар и пошел на выход.
В кабинете начальника колонии были оба «хозяина». Ванинский поднялся из-за стола и сказал:
— Здравствуй, воскресший из моря. Я-то думал, вы утонули. А где второй? Лихо, лихо вы тогда ушли в море. Ведь на верную смерть шли. Ну, рассказывай, как жив остался.
Леший рассказал все то же, что и мне. Добавил только:
— Так как инженер был коммунист, это дело не могли оставить безнаказанным. Но вы поймите меня, гражданин начальник, я не грабил, не воровал, а честно работал. Меня и завод берет на поруки, ходатайство направил в колонию.
Начальник внимательно посмотрел на Генку и сказал:
— Не беспокойся, Геннадий, работай, как работал, не нарушай режим. Я сам напишу в Москву о тебе, я фронтовик, мне поверят.
Потянулись дни, недели. Где-то месяца через три из Москвы пришла бумага на Павлова Геннадия примерно такого содержания: «Ограничиться отсиженным сроком. Так как Павлов показал себя с положительной стороны, будучи на свободе, и учитывая ходатайство коллектива завода, вернуть Павлова на завод». Через несколько дней Генку освободили, и он уехал в Комсомольск-на-Амуре.
Я потом часто думал: «Вот тебе и „хозяин“, мент, а надо же как по-человечески поступил с зеком. Есть и среди ментов порядочные люди».
А у нас шли дни тяжелой работы, унылые и однообразные.
В зоне находилось две тысячи заключенных. Примерно половину зеков составляли чечены и ингуши, другая половина была более интернациональная: русские, украинцы, белорусы, немцы, татары, прибалты, армяне и другие народы и народности. Но только чечены и ингуши вели себя обособленно, создали в зоне свою автономию. Поскольку свинину они не ели, то отдельно ходили в столовую и имели своих поваров. «Хозяин» лагеря дал им три барака, разрешил и жить отдельно. Один только чечен по имени Ваха не жил с ними. Ваха был вор в законе и жил в бараке с ворами. Сам он высокого роста, широкоплечий, носил широкие шаровары и длинный атласный кушак.
Было в зоне еще пять воров-законников. Зона Ваху уважала за справедливость. Если кто у него спрашивал, почему он с земляками не живет, он говорил так:
— Мне все равно, земляк или нет. Главное, человеком надо быть и делать все по справедливости.
В зоне часто случались крупные конфликты. Чечены, сбившись в отдельную мощную стаю, стали наглеть и вести себя вызывающе. Ночью опасно стало ходить в туалет, который находился в углу за бараками. Бывало, зек поругается днем с чеченом, так они его ночью в туалете зарежут и кинут в дырку. А бывало, обознаются да не тех зарежут. И такое случалось. Утром приедет машина-говновозка выкачивать, так два-три трупа из ямы поднимают. Мужики поговорят, пошумят пару дней и успокаиваются — привыкли. Стали по двое-трое ходить ночью в туалет. Не раз мужики обращались к ворам с вопросом, когда кончится этот беспредел. Ваха ходил по баракам, говорил землякам: «Вайнахи, ради Аллаха, не злите мужиков, кончайте резать людей, подымутся ведь».