Записки рецидивиста
Шрифт:
В камере мы жили очень дружно. Но дни бежали, ушел на этап Павлик с десятью годами. На его место кинули Валентина, бледного мужчину среднего роста лет сорока пяти. Наркоман умудрился в телогрейке пронести шприц и ампулы с морфием. Вечером сам себе сделал укол в вену. Потом вытащил анашу, покурили с Генкой. И когда Валентин «потащился от прихода» (закайфовал), то рассказал, что сел он по 89-й статье за магазин, когда следователь предложил ему взять несколько нераскрытых краж. Возьмешь, говорит, уколю и на дорогу дам, и анаши дам. Как раз ломка пошла, «кумар» (болезненное состояние при наркотическом голодании) долбил по-черному. Все равно часть вторая, она до семи
Сам по себе Валентин был человек беспардонный, неуважительный к другим. Бывает, обкурится «дури» и дуреет, залезет на «решку» и базарит до посинения с другими камерами. Потом прыгнет на нары — нары ходуном ходят. Если человек на нижних нарах спит, то моментально просыпается от такой встряски. Я хоть и спал на других нарах, но его неоднократно предупреждал:
— Валентин, перестань прыгать на нары, как мартышка, не мешай людям отдыхать, плохо будет.
Он в ответ:
— Кто ты такой, чтобы мне указывать, что мне делать в камере, что не делать.
— Смотри, Валентин, достукаешься, жопу красной сделаю тебе, — шутил я.
Раз в неделю к нему приезжал следователь. От него Валентин приходил весь заряженный анашой и омнопоном. На пару с Генкой они смолили анашу. Генка тоже стал безбожно курить, сильно переживал пребывание на «киче». Я понимал его, все пропало в жизни у парня: и спорт, и слава, осталась одна тюрьма. Как мог, его подбадривал. Скоро и он ушел на этап.
В камеру кинули старика Васю, на вид лет семьдесят, а оказалось, ему всего сорок девять. Лег он на нижние нары под Валентином. Когда познакомились, он рассказал, что дали ему два года по 206-й статье. Раньше работал в городе Янгиабаде, это за Ангреном, на урановой шахте. Город закрытый, так просто туда не попадешь, кругом шлагбаумы, солдаты и милиция. Люди там живут очень хорошо, как при коммунизме: в каждом доме машина первоклассная, обстановка люкс, в магазинах всего навалом. Но все это достается тяжелейшим трудом. Работают по пояс в воде, случаются электрические дуги. Что это значит: был человек — стала головешка обгоревшая. У многих силикоз и облучение радиацией. Вася страдает силикозом, легкие забетонированы, жить осталось совсем немного, может быть, считанные дни. И действительно, спал Вася только днем, ночью не мог, сильно задыхался и хрипел. А тут еще духота, вонища от параши — одно угробление для Василия.
Как-то днем Вася уснул, а Валентин сидел на «решке», базарил с другими камерами. Потом как сиганет на нары, те ходуном, Вася проснулся, а я не выдержал, крикнул:
— Ты что, сука, в натуре, делаешь? Ты что, не видишь, человек больной спит, никакого уважения, ему жить-то осталось считанные дни.
— Да пошел ты на… Ты молод еще делать мне замечания, — ответил мне Валентин.
Кровь ударила мне в виски. Хоть я и был моложе Валентина вдвое, но я с четырнадцати, без малого десять лег, скитался по тюрьмам, и ни одна тюремная падла не смела так унизить меня. Нет, подумал я, совсем не понимает человек, надо проводить воспитательную работу. Со словами:
— Я тебя предупреждал, — я поднялся с нар и мощнейшим апперкотом врезал Валентину в челюсть.
Он взлетел над нарами, какое-то мгновение парил под потолком камеры, как бомбардировщик, словно выбирая цель, потом стал пикировать вниз, перешел в штопор и врезался в бетонный пол, головой помяв железную парашу. Я подскочил к нему, наступил ногой на горло и сказал:
— Или ты будешь сидеть в камере тихо, или я прикончу тебя.
И я бы, наверное, выполнил свое обещание, если бы не Корсунский. Он
— Дим Димыч, успокойся. Не бери грех на душу. Теперь-то он наверняка поймет, все-таки взрослый человек.
Я отошел, сел на нары. Смотрю, Валентин зашевелился, как в замедленном кино, стал подниматься, под краном обмыл кровь с головы и, ни слова не говоря, полез на свои нары. Три дня он молча пролежал на нарах, даже на прогулку ни разу не ходил. Подействовало, значит, воспитание. Да и Вася стал лучше спать, меньше задыхаться, посвежел лицом.
Вот и мне объявили на этап. Сначала должны были везти на пересылку, а уже там распределяли, кому в какой лагерь, зону. На мне были тонкий китайский свитер и синий костюм, на голове черная шляпа, на руках черные кожаные перчатки. По тюремным понятиям «прикид» на мне был отменный. Когда я залез в «воронок», там уже были люди. Я спросил:
— Есть где место?
Какие-то пожилые мужчины говорят:
— Есть, садитесь. — И тут же спрашивают: — Случайно, вы не Дим Димыч?
— Он самый, — ответил я. Пригляделся — евреи.
— Мы лежали в тюремной больнице и много слышали о вас от Корсунского. Он ведь с вами сидел в одной камере, — сказал седой еврей. — Вы извините, пожалуйста, нас, но мы хотим с вами поделиться продуктами. К нам сегодня приходили на свидание, и мы получили передачи. А, как нам известно, вы из детдома, к вам никто не приезжает.
И они отдали мне один мешок, полный продуктов. Я говорю им:
— Не надо. Оставьте себе.
— У нас есть. Приедем на пересылку, нам опять принесут. Так что, Дим Димыч, берите это из нашего уважения к вам и ничего не говорите.
Ничего у меня не было, теперь сидор появился, да еще полный продуктов.
Глава 4
ПЕРЕСЫЛЬНАЯ ТЮРЬМА
Приехали в пересыльную тюрьму, нас раскидали по камерам, я попал в четырнадцатую. Камера длинная, узкая, человек на семьдесят. Все ждут своих этапов на зоны, некоторые зеки «идут по блоку» — едут из одних зон в другие.
Сама тюрьма очень большая, по нашему коридору пять таких длинных камер. Народу полные камеры. Тут и женщины, и малолетки, и режимы разные. Строгий режим — отдельно, общий — отдельно. Тогда еще не было усиленного режима. Его начали давать где-то в 1961 году, после денежной реформы.
В тюрьме большая «вшивобойка» (баня, прачечная), в ней же делают и «прожарку» белья. Большой прогулочный двор с туалетом. На прогулку выпускают сразу две-три камеры, во дворе скапливаются до двухсот человек и тусуются взад-вперед. Наркоманы ищут морфий, кодеин, анашу, тут же ширяются и курят. Картежники выясняют отношения, спорят, консультируются у знатоков: у того три валета, у того три дамы, тот неправильно записал рамс, записал пять в сраку, в гору… Здесь же и мордобой идет. Проигравшихся в карты и не заплативших, тех, кто «задвинул фуфло», тут же бесчестили, и они уже шли по жизни как педерасты.
За час во дворике можно было и продать кое-что из одежды, и купить, потому что некоторые зеки выходили на свободу или оставались им считанные дни.
Когда ночью нас привезли в тюрьму, то первым делом повели в баню. Здесь у одного мужика я взял пару «башей» (порций) анаши и пачку чаю. Приду, думаю, в камеру, так будет чем ребят угостить, жеванины (еды) у меня-то навалом, евреи удачно «подогрели», а вот «дряни» — голяк.
Зашел в камеру, зеки спали. Вижу, один парень ходит по камере взад-вперед, спросил: