Записки рецидивиста
Шрифт:
— Где упасть можно?
— Ложись возле меня, свободно, — ответил парень и показал нары.
Я бросил мешок, снял и аккуратно сложил костюм, остался в трико и тапочках. Познакомился с парнем, зовут Толик, по фамилии Хадун, сам из Сумской области, сидит за убийство, сроку пятнадцать лет.
— Анашу будешь курить? — спросил я.
— А есть?
Я вытащил «баш», дал ему. Он забил гильзу, разбудил двух мужиков, они курнули.
— Чифирь заваривай, — сказал я Толику и дал пачку чаю. — Только «вторяк» не выбрасывай, заварим купеческий, а то я чифирь не пью.
Заварили чифирь, выварили «вторяк», попили. Я достал из мешка продукты: сыр, колбасу, яйца. Поели, поговорили. И Толик стал рассказывать о себе.
Родился я в 1941 году и жил вдвоем с матерью в Сумах. Когда подрос, стал спрашивать у матери: «Где отец? Почему с нами не живет?»
Мать постоянно отмалчивалась. Одна сердобольная соседка, ровесница матери, будучи в подпитии, рассказала мне: «Отец у тебя офицер, началась война, ушел воевать. А к нам в Сумы пришли немцы, мать твоя жила с немецким офицером, штандартенфюрер называется. Потом немцы ушли, мать осталась, наши пришли. Кончилась война, вернулся твой отец, узнал, что мать твоя жила с немецким офицером, и уехал куда-то в Среднюю Азию». Она еще много болтала, как загуливали немцы. Сама блядь была порядочная, пробы негде ставить, и ей, видимо, приятно было вспоминать.
Я уже оканчивал школу, но мысль увидеть отца меня не покидала. Мать сжалилась надо мной, дала его адрес. И вот, окончив десять классов, я поехал к отцу. Жил он в городе Чирчике, работал на заводе мастером по станкам. Встретил меня очень хорошо, познакомил с семьей, стал я жить у него. Подружился с местным парнем Юрой, вместе гуляли, ходили на танцы, где я и познакомился с девушкой Валей. Полюбили друг друга. Не забывал я и мать, часто ездил к ней. Плохо одно было: и я, и Юрка не работали, а деньжата требовались не только на кино и мороженое.
Как-то Юрка говорит:
— Есть хата хорошая на примете. Давай возьмем?
И мы взяли только деньги, пять тысяч. Хата одного бабая была. Погуляли тогда на славу, с Валей в Саларе купались, загорали, балдели, ходили на танцы, и Юрка с нами.
Как-то раз на танцах Валю пригласил парень один, крымский татарин. Валя отказала:
— У меня есть с кем танцевать.
Парень дернул Валю за руку, она вскрикнула. Я не выдержал, ударил парня, тот упал. А когда вскочил на ноги, в руках нож, ударил меня прямо в глаз и кинулся бежать. Вгорячах я выдернул нож из глаза и за ним. Добежав до дамбы, парень прыгнул на ту сторону, но не допрыгнул, ударился мордой о бетон так, что у него раскололся череп. Мой прыжок был более удачным, но я тоже вырубился. Очнулся в больнице, приезжала милиция, я рассказал все как было. Потом приехал мой отец, сказал: «Судить не будут, нет состава преступления с твоей стороны». Купил мне глаз по цвету, сейчас у меня стеклянный.
После больницы я уехал к матери, пожил у нее. Вернулся к отцу, а Валя уже с каким-то моряком гуляет. Я потребовал от нее объяснения. Она божилась, клялась, что любит меня одного, а это просто товарищ.
Однажды вечером я возвращался домой к отцу. Шел по мосту через речку Чирчик. Смотрю, Валя опять с моряком стоит. Подошел, спросил:
— Валя, что это значит?
Моряк был поддатый, подошел и со словами «Иди отсюда, салага» толкнул меня в грудь.
— Я не с тобой разговариваю, — ответил я.
— Закрой «поддувало» и иди отсюда. Тебе или кому было сказано? — сказал моряк и сильно ударил меня кулаком в лицо, даже глаз у меня стеклянный вылетел.
Видимо, это и было последней каплей. Не помня себя, я выхватил из кармана нож и ударил моряка в живот, он упал на меня. Так я и держал его на ноже, потом откинул в сторону. Валя, увидя это, кинулась бежать, я за ней. Догнал, ударил ее ножом тоже и сам упал рядом. Когда пришел немного в себя, вижу — она мертвая. Я поднялся, взял ее на руки, понес на мост и скинул в речку. Подошел к матросу, тот был готовый. Его тоже перекинул через перила в речку.
Долго глаз искал, но нашел, и, что самое удивительное, целый, не разбился, в пыль упал. Потом я спустился к речке у берега, промыл глаз и поставил на место. Пришел домой, сказал отцу, что поехал к матери. И укатил в Сумы.
Через три дня в Чирчике находят трупы. Передали по радио, чтобы пришли родственники на опознание. Мать Вали опознала дочь. Милиция стала ее спрашивать, с кем Валя встречалась и т. д. и т. п. Мать знала меня в лицо, я несколько раз был у них дома. Вдобавок женщина одна видела ночную драму на мосту, описала мои приметы. Спросили отца, где сын, когда уехал. Это я уже потом узнал. А так, побыв у матери с месяц, решил ехать к отцу. Думаю, там уже, наверное, улеглось. Приехал в Чирчик. Немного не дошел до отцовского дома, как меня взяли менты: скрутили руки, надели наручники, кинули в «синеглазку» (милицейская машина) и отвезли в КПЗ.
На следствии я во всем признался. Оказывается, матрос был коммунистом. Состоялся суд. Выносят приговор: высшая мера наказания, обжалованию не подлежит.
Сижу в Таштюрьме в подвале, в камере для смертников. Жду приведения приговора в исполнение.
А в это время товарищ мой Юрка встает утром, читает газету, а там сообщение из зала суда: «Хадун Анатолий Борисович за убийство девушки и матроса-коммуниста приговорен к высшей мере — расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит».
Юра собрался и в милицию прямо к начальнику, говорит ему:
— Товарищ начальник, Хадун зря взял два убийства на себя. Девушку убил я, а он матроса, из ревности.
— Как так? — опешил полковник.
— А вот так. Не верите, давайте очную ставку с Хадуном.
Начальник милиции позвонил в тюрьму, спросил:
— Хадуна расстреляли?
— Нет еще, ждет утверждения Москвы, — последовал ответ.
Юрку в милиции сильно били, дескать, наговаривает на себя и что он никого не убивал. А Юра держится на своем: «Убивал», — и все тут.
Ночью приходят за мной.
— Хадун, выходи!
«Все, — подумал я. — Это конец». Потому что вещи мои забрали, отдали отцу. Он дал телеграмму матери, чтобы приехала. Мне как смертнику дали последнее свидание с матерью. Все, ничего меня уже не связывало с этим миром.
А тут ведут меня по коридору, выводят на улицу, сажают в «воронок». Что бы все это значило, думаю. Привозят в милицию, заводят в кабинет. Смотрю, Юрка. Он вскочил со стула и крикнул:
— Толик, зачем оба убийства на себя взял? Не хотел меня тащить за собой? А я все рассказал, как было на самом деле, и что Вальку я зарезал. Когда ты ударил матроса, она побежала. Я испугался, что она расскажет, догнал и…