Записки русского интеллигента
Шрифт:
С. А. Макаров тогда работал юрисконсультом по постройке Киевской железной дороги, и он устроил мне два бесплатных билета от Москвы до Севастополя и обратно. И в августе, перед началом занятий, мы с Катёной съездили на неделю в Ялту. Катёна первый раз видела море. Из Севастополя ехать дальше решили пароходом. И вот мы предвкушаем спокойное морское путешествие. Но не успел пароход выйти из бухты и завернуть за Херсонесский маяк, как попал в «мёртвую зыбь» – это волнение, которое является результатом где-то далеко прошедшей бури. Ветра не было, но наш пароход то переваливался с боку на бок, то подымался на волну и тяжко опускался. Катёна сразу скисла и, спустившись в каюту, лежала всё время. Я же крепился, очень уж досадно было не использовать два обеда, за которые было уплачено при покупке билетов, да и обеды на пароходах всегда были очень вкусные. Я дождался звонка к обеду, спустился в столовую первого класса. Народу явилось очень мало. Однако обедать мне не пришлось. Я почувствовал, что если останусь в закрытом помещении, то произойдёт скандал. Я пулей выскочил на верхнюю палубу и, так как все лавочки были заняты, лёг на пол посреди палубы: там всего меньше чувствуется качка. Так я и пролежал до тех пор, пока пароход ни пришвартовался к ялтинскому молу.
Остановились мы в гостинице около городского сада, в которой жили с родителями, когда я водил знакомство со Збруевой и Аренским. Я каждое утро ходил за Ливадийский мост купаться (Катёна не купалась – смолоду боялась погружаться в воду), а потом ездили на лошадях в плетёной коляске куда-нибудь в окрестности Ялты. Были в Гурзуфе, в Лесничестве, на Учан-Су.
Обратно мы уже не решились ехать морем и отправились на лошадях по Воронцовскому шоссе через Байдарские ворота с ночёвкой у них. У самых ворот со стороны Южного берега над обрывом стояла паршивенькая гостиница – домишко в три-четыре комнаты, которые и сдавались проезжающим. Недостатки помещения
По возвращении в Москву я начал свои обычные занятия в лаборатории П. Н. Лебедева, в соколовской лаборатории со студентами в практикуме и в гимназии, а Катёна от работы в гимназии отказалась – к марту ожидался наш первенец. Мама была заинтересована не меньше нас предстоящим событием. Вся зима прошла, так сказать, под знаком ожидания первого ребёнка. Это одно из крупнейших событий в жизни молодых супругов. Это радость ощущения бессмертия. Ведь в детях продолжается наша жизнь. Какое удовольствие я испытывал от того, что мог нарядить мою Катёнушку! Мы вместе с ней ходили покупать материал на нарядное платье, купили синий вельвет, и Катёне сшили очень красивое платье с треном и высокой талией, как того требовало ожидавшееся событие. Сшила себе Катёна ротонду, их тогда вообще носили, а для Катёны она была в её положении и весьма удобна. Ротонда была на белом меху молодого барашка, с воротником из белой козы. Это, конечно, не чернобурая лисица, но ротонда удовлетворяла требованиям и нам очень нравилась.
Харитоненки и Хлудовы
В начале этой зимы я получил очень хороший урок. Мой товарищ по гимназии Ходанович-Труханович служил юрисконсультом у сахарных заводчиков Харитоненок, в одной из самых крупных сахарных фирм России {266} . Завод Харитоненок находился в Сумах, и одна крыша его занимала десять десятин. Наследник Харитоненок Ванька, мальчик лет двенадцати, проходил гимназический курс дома, а по вёснам его возили экзаменоваться в сумскую гимназию, почётным попечителем которой являлся отец Ваньки Павел Иванович, женатый на дочери Харьковского предводителя дворянства. Их две дочери были уже замужем, и обе за титулованными, но прожившимися аристократами {267} . Сам Павел Иванович от важности говорил в нос, но, мне кажется, был довольно глупым человеком {268} да и плохим коммерсантом. Его громадное дело, которое оценивалось чуть ли не до ста миллионов рублей, взяло на учёт правительство, так как сам Харитоненко не мог вовремя уплачивать кредиторам. Лично Харитоненки располагали всё же громадными средствами и тратили их не считая {269} .
266
Торговый дом «И. Г. Харитоненко с Сыном в Сумах», основан в 1856 году Иваном Герасимовичем Харитоненко (1820–1891). После его смерти семейное дело возглавил его сын действительный статский советник, коммерции-советник, крупный меценат и коллекционер Павел Иванович Харитоненко (1852–1914).
267
Младшая дочь Харитоненок, Наталья Павловна, вышла замуж за внука министра иностранных дел и Государственного канцлера, потомка старинного русского княжеского рода начала XVI века, восходящего к черниговской ветви Рюриковичей, светлейшего князя Михаила Константиновича Горчакова. Старшая же дочь, Елена Павловна, – за сына генерала от кавалерии и члена Государственного Совета из французского дворянского рода, с 1-й четверти XIX века состоявшего на русской службе, гвардейского офицера Михаила Сергеевича Олив. По отзывам современников, «первый был очень красивый барин, второй оказался с большим характером» (Нестеров М. В. Воспоминания. М., 1989. С. 363).
268
Иначе характеризовал супружескую чету Харитоненок М. В. Нестеров. Вспоминая о своих встречах с ними, он писал: «…надо сказать, что мои заказчики далеко не были людьми худыми. Они были добры, внимательны к людям им нужным, тратили огромные деньги на свои Сумы, на десятки учреждений, ими созданных. Правда, они были тщеславны, и за это дорого платили (доходы их в последние годы достигали четырех миллионов чистыми). […] Тысячи людей около Харитоненок нашли безбедное существование. […]
Легко и приятно проходила жизнь этих беспечных добряков. Они постоянно куда-то стремились, боясь запоздать туда, где было так называемое избранное общество, модная выставка или премьера. Они легко сходились с людьми, ещё легче расходились. Дорого и мило им было то, что носило на себе клеймо успеха или моды. Они не были исключением в обществе начала XX века, как не были исключением во все века минувшие: напудренные парики дочерей стали бы розовыми и голубыми, природа же этих людей из века в век оставалась неизменной, и они, не ведая, доживали до своего рокового часа» (Нестеров М. В. Указ. соч. С. 362–365).
269
В период революции 1905–1907 годов торговый дом «И. Г. Харитоненко с Сыном в Сумах», действительно, оказался в тяжелейшем финансовом положении. В общей сложности задолженность крупнейшей в России сахарной фирмы составила 22,2 млн р., из них 7,7 – Государственному и 14,5 млн р. – частным петербургским и московским банкам. В создавшейся ситуации П. И. Харитоненко в марте 1908 года обратился в Госбанк с просьбой отсрочить платежи по векселям торгового дома.
Летом того же года «было заключено соглашение Госбанка и частных кредиторов, по условиям которого Харитоненко закладывал в Дворянском банке свою недвижимость с оценкой 25 млн р. (земля при девяти сахарных заводах, стоившая, по оценке самого Харитоненко, 41 млн р.), а кредиторы создавали Комитет по надзору за ходом его дел и обязались снабжать фирму оборотными средствами по учёту финансовых векселей на сумму до 2,2 млн р. […]
В 1909 г. соглашение, срок которого был установлен в один год, решено было продлить ещё на год с условием получения из Дворянского банка ипотечной ссуды для погашения долга фирмы коммерческим кредитным учреждениям. Однако в начале 1910 г. Харитоненко обратился в Министерство финансов с предложением покрыть полностью долг акционерным банкам из ипотечной ссуды, чтобы консолидировать все свои счета в Госбанке, которому в этом случае он оставался должен ещё около 6 млн р. (эту задолженность он обязался погасить в течение 5 лет). Госбанк принял это предложение […].
В итоге Госбанк остался единственным кредитором фирмы, а окончательный расчёт был произведён в начале 1915 г. наследниками скончавшегося в 1914 г. П. И. Харитоненко» (Петров Ю. А. Коммерческие банки Москвы. Конец XIX в. – 1914 г. М., 1998. С. 75–76).
Что касается личного состояния П. И. Харитоненко, то современники не случайно считали его одним из самых богатых людей России: к 1914 году ему принадлежало 70 тысяч десятин земли, 60 миллионов капитала и 10 сахарных заводов, оборудование для которых привозилось из Бермингема. Одновременно с производством сахара он открывает новую для себя сферу вложения капитала и становится директором управления Белгородско-Сумской железной дороги. Предпринимательская жилка, стремление к умножению огромного состояния за счёт использования новейших достижений науки и техники просматривались во всех его начинаниях. Наглядное подтверждение тому: благоустройство фамильного имения, заложенном в 1884 году на песчаных берегах реки Мерчик И. Г. Харитоненко и названном в честь младшей внучки – Натальевкой. «Из Швейцарии, Дании и Голландии выписывается скот, по последнему слову науки строятся птичники и коровники. Питомцы натальевских конюшен были призёрами московских бегов. Всё поставлено на коммерческую основу и вложено так, что немецкие агрономы, побывав здесь, заявили, что подобного хозяйства они не видели даже в Европе. А студенты московского сельхозинститута вместе с профессурой ежегодно приезжали сюда, чтобы ознакомиться с последними новинками.
Николай II за особо успешную деятельность на поприще отечественной промышленности возвёл Павла Харитоненко в потомственное дворянство, а его фамильный герб был увенчан словами: «Трудом возвышаюсь».
Ходанович посоветовал Вере Андреевне Харитоненко пригласить меня в качестве преподавателя математики: Зёрнов-де из хорошей семьи, работает в университете – это импонировало Харитоненко гораздо больше опытности какого-нибудь учителя среднего учебного заведения. А меня Ходанович предупредил, чтобы я запрашивал за уроки побольше, сказавши, что 10–12 рублей за час не будет много, и чем больше я запрошу, тем ко мне будет больше уважения. Однако при переговорах я как-то постеснялся такой суммы и назначил по 7 рублей 50 копеек за час – тоже хорошая цена. Я в месяц получал, таким образом, рублей полтораста, по тем временам – немало [14] .
14
Впоследствии
С Ванькой я занимался две зимы и потом уговорил В. А. Харитоненко отдать его в гимназию Поливанова {270} . Ванька был неплохим мальчиком, но обучение дома и чрезмерное богатство портили его. Его тютар (воспитатель) англичанин Бенсон часто разговаривал со мной и жаловался на «систем-синч», или, лучше сказать, полное отсутствие системы в воспитании Ваньки – он делает, что хочет: хочет – учит уроки, хочет – не учит. И никакого ограничения в трате денег. Ванька являлся в магазин и выбирал, что ему нравилось, магазин всё присылал на дом, а счёт направлялся в контору, которая и оплачивала его. Вероятно, в такого рода операциях, которые производил не один Ванька, заинтересована была и контора.
270
Московская частная мужская гимназия Л. И. Поливанова находилась на улице Пречистенке, в доме Пегова.
Харитоненки имели чудесный дом на Софийской набережной, против Большого Кремлёвского дворца. Теперь этот дом принадлежит Наркоминделу и, говорят, служит для помещения высоких представителей иностранных держав, посещающих Москву {271} .
Ванька обучался игре на скрипке у И. В. Гржимали (не знаю уж, сколько тот за это брал – верно уж не по 7 рублей 50 копеек), уроки проходили ежедневно, но Ваньку возили на дом к Гржимали. Каждый день после моего урока подавался экипаж и наследник миллионов ехал к Гржимали.
271
Изящный особняк на Софийской набережной, 14 был построен в 1891–1893 годах под руководством выдающихся московских архитекторов – В. Г. Залесского (автор проекта) и Ф. О. Шехтеля (внутренний интерьер).
Харитоненки поселились в особняке на Софийской набережной в 1893 году и прожили в нём до лета 1918 года. После отъезда хозяев в особняке около года помещалась миссия датского Красного Креста, а в 1919 году его передают Комиссариату иностранных дел для размещения высокопоставленных гостей. В последующие годы там останавливались многие знаменитости – писатель Герберт Уэллс, кузина Уинстона Черчилля скульптор Клэр Шеридан, журналист и писатель Артур Рэнсон, американский предприниматель Арманд Хаммер, танцовщица Айседора Дункан и король Афганистана Аманулла. Здесь же жили и семьи ряда высокопоставленных советских дипломатов, в том числе будущего наркома Литвинова.
С 1931 года в особняке на Софийской набережной, 14 находится посольство Великобритании в Москве.
У Ваньки была отдельная довольно большая классная комната. Как-то я прихожу и застаю такую картину: Ванька из духового ружья расстрелял превосходно сделанную игрушку – большую корову из папье-маше, обклеенную замшей. Мне просто жалко стало такой великолепной игрушки. Мы хотя и жили в достатке, но достаток нам давался не даром. Я старался, помимо правил и теорем алгебры и геометрии, внушать Ваньке и демократические принципы. Не мастер я был читать такие поучения, но всё же убеждал мальчишку, что если он сам уже не играет такой игрушкой, то чем коверкать её, лучше отдать другим детям, у которых таких игрушек нет. Я часто, если Ванька не приготовил урока, читал наставления, что всякий человек должен работать, что Ванька не должен рассчитывать на беспечную жизнь благодаря богатству родителей – мало ли что может случиться и ему придётся вести трудовую жизнь. И вот однажды (старики Харитоненки находились за границей, и Иван особенно заленился) прихожу и вижу – у Ивана глаза как фонари нарёваны. Оказалось – получена телеграмма из Сум, что весь громадный завод сгорел. Ванька решил, что мои предсказания сбылись и он теперь нищий и должен тяжёлым трудом добывать себе кусок хлеба. Я его не разуверял, и уроки некоторое время готовились более аккуратно. Фирма же от пожара не пострадала: завод был застрахован в русских и заграничных страховых обществах. Злые языки даже говорили, что оборудование завода устарело и пожар был весьма кстати. Не знаю, вспомнил ли меня Ванька после революций 1917 года; не знаю даже, что сталось со всей семьёй {272} .
272
До лета 1918 года В. А. Харитоненко с сыном Иваном, наследником многомиллионного отцовского состояния, который скончался в родовом имении Натальевке в 1914 году, продолжали жить в знаменитом московском особняке на Софийской набережной. Затем, бросив на произвол судьбы всё своё несметное богатство и, прежде всего, уникальную коллекцию художественных ценностей, переехали на Украину; оттуда эмигрировали за границу, где и закончили дни своего существования. Жизнь И. П. Харитоненко оборвалась трагически, в результате самоубийства, происшедшего в Мюнхене в 1924 году.
Я бывал здесь не только на уроке. Как-то на семейном вечере Ванька играл перед небольшой публикой в квартете: И. В. Гржимали, так сказать, демонстрировал успехи своего ученика. Недаром же он занимался с ним каждый день. Ванька участвовал в каком-то маленьком квартете Гайдна, а потом я заменил его. Первую скрипку, разумеется, играл Иван Войцехович, а я вторую. Мне было очень приятно поиграть вместе с таким мастером. Потом я два раза слушал у Харитоненок французский квинтет на старинных инструментах. Один раз французы играли перед маленькой компанией семейных Харитоненок и близких знакомых, к числу которых был причислен и я, другой раз было много приглашённых из именитого купечества и аристократии. Каждое собрание у Харитоненок сопровождалось хорошим угощением. На большом вечере шампанское лилось рекой – весь вечер до ужина действовал буфет с чудным крюшоном (шампанское с ананасами). Затем – шикарный ужин {273} . Стояла зима, но в громадных вазах были живые цветы; мужчины во фраках, дамы в вечерних туалетах, красавица графиня Клейнмихель [15] . За ужином я сидел рядом с одним из исполнителей, кажется, с Казодезюсом, и, сколько мог, разговаривал с ним по-французски. П. И. Харитоненко был очень доволен и сообщил гостям, что французы согласились играть только в двух частных домах – у царя и у него. Когда же речь заходила о его дочерях, то Павел Иванович непременно говорил: «Моя дочь княгиня такая-то…» – перечисляя все её титулы.
273
Один из подобных увеселительных вечеров в доме Харитоненок весьма колоритно представлен в воспоминаниях М. В. Нестерова: «В спектакле участвовала московская «золотая молодежь», разные доморощенные «дофины» и «инфанты». Среди них первенствовал «единственный», как томно называла мадам Харитоненко сына Ивана Павловича – Ваню Харитоненко. Народу набралось человек до трехсот. Москва титулованная и та, что «за кавалергардов» – именитое купечество со своими отпрысками. Были кое-кто из артистов, художников. Спектакль ставил артист Художественного театра талантливый, опытный Москвин. Хорошие костюмы, декорации.
Спектакль затянулся. По окончании мы с женой хотели тотчас уехать домой – не удалось. Намерение наше было открыто, пришлось остаться ужинать. Началось шествие к столу. Княгиня Щербатова взяла меня под руку, и судьба моя была решена.
Огромная столовая, в ней большой центральный стол и ряд малых, отлично сервированных, украшенных массой цветов. За нашим столом, кроме кн[ягини] Щербатовой и меня, были молодые Мекки, кн[язь] Щербатов и балерина Гельцер. Не скажу, чтобы я чувствовал себя в этом обществе, как дома. Салонные разговоры не были мне по душе. Однако как-то всё обошлось благополучно. Хозяевами был предложен тост за моё здоровье. Часам к четырём ужин кончился, мы распростились, автомобиль доставил нас домой» (Нестеров М. В. Указ. соч. С. 365).
15
Мы постоянно любовались ею в университетской церкви, где она бывала на больших службах; во время войны 1914 года Клейнмихель, говорят, оказалась шпионкой и чуть не была расстреляна. – Прим. В. Д. Зёрнова.
В жизни Харитоненок было много всего. Ходанович рассказывал: приехал в Москву знаменитый скрипач Изаи. Ванька как скрипач непременно должен был его послушать, но по молодости лет на вечерние концерты его ещё не брали. Так Изаи пригласили на дом. Не знаю, был ли устроен большой вечер или Изаи играл в семейной обстановке, но контора уплатила ему за этот визит 3000 рублей – сумму неслыханную [16] .
Мне ещё раньше приходилось бывать и в другом богатом купеческом доме – у Василия Алексеевича Хлудова. В молодости он был знаком с маминой семьёй и, возможно, ухаживал за тётей Анной, имевшей много поклонников. Один из его сыновей, мой ровесник Флоря, студент Технического училища, был тоже скрипач.
16
Сейчас, говорят, Вертинскому за выступление платят десятки тысяч, но теперешние десятки тысяч не стоят и десятков рублей того времени. – Прим. В. Д. Зёрнова.