Записки русского интеллигента
Шрифт:
Однажды приезжал в Саратов Иосиф Гофман {404} , пианист, которым я увлекался, ещё когда был совсем молодым студентом. Катёна тоже с большим увлечением всегда слушала Гофмана. Денег было у нас мало, но мы истратили на билеты всё до копейки, зато не пропустили ни одного концерта.
Был ещё такой случай в моей музыкальной жизни. Приходит ко мне Я. Я. Гаек и от имени консерваторских музыкантов просит принять участие в симфоническом оркестре, который экстренно организуется по поводу приезда Глазунова {405} . Постоянного симфонического оркестра в Саратове в то время не было, и Глазунов должен был дирижировать концертом из своих произведений. Я, конечно, согласился, несмотря на мнение Челинцева. В оркестре Гаек был концертмейстером, а я сидел рядом с ним, то есть занимал место второго концертмейстера. На репетициях Глазунов дирижировал сидя, он был грузным, одряхлевшим человеком, но на концерте
404
Концертные выступления известного польского пианиста Иосифа Гофмана в зале Саратовского музыкального училища заняли три дня: 8, 10 и 19 октября 1911 года.
405
Концерт симфонического оркестра, исполнявшего под руководством А. К. Глазунова его произведения, проходил в Саратове 18 февраля 1916 года.
Играли мы одну из его симфоний, потом солировал Козолупов, профессор Саратовской консерватории, на виолончели, и оркестр аккомпанировал. Кажется, ещё какую-то увертюру играли. Конечно, появление на эстраде Глазунова было для музыкального Саратова большим событием.
С отъездом Глазунова симфонический оркестр опять перестал существовать. Но мне вполне хватало камерной музыки. С П. К. Всеволожским мы и концерты играли, до концертов Чайковского включительно.
В роли главного распорядителя студенческих вечеров
Я всегда бывал главным распорядителем студенческих вечеров 7 декабря и устраивал интересные постановки. Особенно памятны две постановки, не помню уж, в каком году мы их ставили: «Живые картины под музыку». Это было очень интересно и красиво. В режиссёрстве самих картин мне помогал талантливый актёр Южный, который служил в этом сезоне в труппе городского театра.
Мы поставили четыре картины: «Вечерняя молитва», «Ванька и Танька», «Менуэт» и «Дочь султана». Лишь первая картина всё время исполнения «Вечерней молитвы» Гуно оставалась неподвижной и только освещалась разными прожекторами. Центральной её фигурой была красавица Кукуранова, которая была поставлена как молящаяся женщина на картине «Экстаз», а вокруг неё, тоже в белых одеяниях, девушки – как бы сонм ангелов. Всё было сделано по картине. Во время демонстрации живой картины «Вечернюю молитву» пела под аккомпанемент рояля и скрипки хорошая певица, которую я выбрал. Партию скрипки, конечно, играл я сам.
Картина «Ванька и Танька» была поставлена следующим образом: на боковой эстраде опять исполнялся известный дуэт Даргомыжского «Ванька с Танькой», а на центральной сцене одна за другой открывались живые картины на фоне декорации, представлявшей дворик украинской хаты, которые иллюстрировали содержание текста дуэта. Таньку изображала дочка нашего домохозяина Новикова Тоня, хорошенькая девушка украинского типа, Ваньку – какой-то подходящий студент.
Для картины «Менуэт» мы играли квинтетом известный менуэт Боккерини, а на сцене показывали позы менуэта. После каждой позы занавес закрывался, это было необходимо для того, чтобы «живые картины» до конца оставались неподвижными [31] .
31
В этой картине участвовали дочери Павлова и два студента. – Прим. В. Д. Зёрнова.
Четвёртая картина сопровождалась пением романса Рубинштейна «Вечерком гулять ходила дочь султана молодая…», а на сцене изображалось то, о чём пелось в романсе. На роль дочери султана я нашёл исключительно красивую грузинку – жену офицера княгиню Джапаридзе. Она была в роскошном, расшитом золотом национальном турецком костюме и брала своей красотой. Роль Магомета исполнял тоже красивый студент из восточных народов, очень подходящий по фигуре и внешности. Но Южный никак не мог обучить его позой изображать те страдания, которые, по содержанию текста, он должен был испытывать.
Наконец, всё было слажено и 7 декабря «Живые картины» прошли с большим успехом.
Другой раз мы ставили интермедию из «Сна в летнюю ночь» Шекспира. Среди студентов первого приёма имелась компания больших любителей сценического искусства. В особенности один, который исполнял женскую роль Физбэ, был очень способный актёр, но большой любитель выпить. Его товарищи предупредили меня, что «Физбэ» надо перед спектаклем «выдержать», а не то он непременно напьётся. Я запер его в артистической уборной и время от времени навещал; «Физбэ» уверял, что ему перед выходом необходимо хоть немного выпить, и я в качестве поощрения за примерное поведение в заключение дал ему хорошую рюмку коньяку. Играл он отлично.
Кроме того, что мои актёры играли хорошо, они были и хорошо одеты, костюмы мы брали из театра, и особенно хороши были грим и причёски. В этом нам действительно повезло: в Саратове нашёлся старый парикмахер, который в молодости был театральным парикмахером в московском Малом театре. Этот парикмахер соорудил замечательные причёски. Так, у Физбэ была греческая причёска из соломенных чехлов от бутылок, парик Льва был сделан из деревянных стружек – ведь по тексту Льва исполняет плотник. Всё было
Когда началась война 1914 года, всех моих актёров забрали на фронт в качестве «зауряд-врачей», «Физбэ», говорили, был награждён офицерским Георгием. Он находился на Кавказском фронте и, как врач, сидел в окопе позади передовой линии, на которой шли стычки с турками, и спокойно выпивал. Вдруг он видит, что через окоп перескакивают отступающие русские солдаты. «Физбэ» был уже в порядочном «градусе» и, естественно, возмутился, выскочил из окопа, выхватил шашку (врач может обнажить оружие только для самозащиты) и, обругав отступавших, с криком «ура» кинулся навстречу туркам. Отступавшие солдата остановились, а затем кинулись за своим врачом, в результате чего турки были отброшены. «Физбэ» был награждён Георгием, но за то, что он нарушил устав и обнажил оружие, был посажен на гауптвахту. Говорят, что георгиевского кавалера по статусу ордена ведут под арест с музыкой. «Физбэ» потребовал выполнения этой подробности.
Часть седьмая (1911–1914)
Мои публичные выступления в Саратове. Кончина П. Н. Лебедева
8 ноября 1911 года Саратовский университет отмечал двухсотлетие со дня рождения Ломоносова. Было устроено в Актовом зале торжественное заседание с тремя докладами. Первый доклад, посвящённый Ломоносову как поэту, был поручен нашему профессору богословия Алексею Феоктистовичу Преображенскому, так как никаких филологов в университете ещё не было. Алексей Феоктистович, человек высокообразованный, по специальности церковный историк, сделал очень хороший обзор деятельности Ломоносова в области литературного творчества. Челинцев говорил о химических работах Ломоносова, а мне было поручено сделать доклад «Ломоносов как физик». По счастью, такой доклад было очень легко составить по материалам, опубликованным в «Журнале Русского физико-химического общества» Меншуткиным {406} . Актовый зал наш был полнёхонек, и вообще торжество вышло хоть куда {407} .
406
Возможно, речь идёт об издании: Меншуткин Б. Н. Ломоносов как физико-химик. [К истории химии в России]. СПб., 1904.
407
В подготовленных и заранее разосланных официальных приглашениях сообщалось: «Во вторник, 8-го ноября, в день двухсотлетия от рождения великого Русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова, в здании Императорского Николаевского Университета (угол Никольской и Б[ольшой] Сергиевской ул[иц]) в 12 1/2 час[ов] дня будет отслужена панихида, и, по окончании оной, произнесены соответствующие событию речи профессорами: В. И. Разумовским, А. Ф. Преображенским, B. А. Павловым, В. Д. Зёрновым и В. В. Челинцевым» (ГАСО, ф. 393, оп. 1, д. 166, л. 7).
На следующий день в «Саратовском листке» появилась заметка: «…8 ноября к часу дня главное помещение университета (его актовый зал – В. С.) наполнилось почётными гостями, профессорами, представителями города и учебных заведений, врачами, студентами […]. В числе почётных гостей находились: начальник губернии П. П. Стремоухов, ректор духовной семинарии арх[иерей] Серафим, городской голова В. А. Коробков, директора средних учебных заведений и мн[огие] др[угие]. Торжество открылось панихидой, после которой ректор университета В. И. Разумовский произнёс речь о значении личности М. В. Ломоносова и его трудов в области русской науки и литературы» (Саратовский листок. 1909. 9 ноября).
О глубине и всеобъемлющем содержании прозвучавших в этот день речей говорят их сами названия: «Михаил Васильевич Ломоносов, его жизнь и деятельность» (Разумовский), «Духовный облик М. В. Ломоносова и некоторые основные черты его мировоззрения» (Преображенский), «М. В. Ломоносов как физик» (Зёрнов), «М. В. Ломоносов в его деятельности на поприще химии, минералогии и геологии» (Челинцев) и «Некоторые черты характера М. В. Ломоносова» (Павлов) (см.: Ломоносовский день в Императорском Николаевском университете. Саратов, 1911).
Весной 1912 года я объявил публичную лекцию, назвав её «Невидимые лучи» {408} . Мы с Иваном Максимовичем подготовили множество опытов по самым разнообразным излучениям. И так как желающих попасть на публичные лекции было очень много, то мы перенесли лекцию в Актовый зал (аудитория вмещала с небольшим сто человек) и устроили лекционный план на особой эстраде.
И вдруг накануне лекции я получаю телеграмму, извещающую меня о кончине Петра Николаевича Лебедева {409} . Я не мог не ехать и не проводить моего дорогого незабываемого учителя. Лекцию я перенёс на неделю позже и сейчас же выехал в Москву.
408
Первоначально лекция была назначена на пятницу 2-го марта 1912 года, но в связи с кончиной П. Н. Лебедева была перенесена на 9 марта.
409
Пётр Николаевич Лебедев умер 1 марта 1912 года.