Записки русского интеллигента
Шрифт:
Получил я как-то письмо, неизвестный мне автор писал, что он живёт в одной квартире с таким же «агентом» и случайно видел его записную книжку, где были записаны его поднадзорные и между ними значился и я. При этом поднадзорные были характеризованы обычными приметами: «нос обыкновенный, носит бороду, ходит в сером пальто». Думаю, что это было, по крайней мере относительно меня, излишним. Меня в Саратове хорошо знали, тем более что мой большой портрет был выставлен на Немецкой улице в витрине фотографии Шепелева {509} , а какой-то артист театра, изображая профессора Сторицына {510} , даже гримировался под меня.
509
Речь идёт об известном фотосалоне Матвея Николаевича Шепелева, существовавшем в Саратове с 1896 по 1916 год.
510
Имеется в виду пьеса Л. Андреева «Профессор Сторицын» (1912), поставленная на саратовской театральной сцене в начале сезона 1912–1913 годов.
Ещё во время войны 1914 года, когда Николай Павлович Неклепаев был по нашему ходатайству возвращён с фронта, он организовал при Физическом институте прекрасную мастерскую по изготовлению тончайших измерительных приборов для военного
Перед их возвращением я оставался с одним служителем Иваном Исаевым, которого тоже хотели взять в армию, но мы послали за подписью ректора телеграмму военному министру, после чего Исаев от призыва был освобождён.
Мне с этим Иваном суждено было играть роль щедринского городничего. Дело в том, что у Исаева в деревне была жена, а он в Саратове сошёлся с одной немкой. Тогда законная его жена, молодая, славная баба, явилась ко мне на квартиру и пожаловалась на свою судьбу, прося вразумить её супруга. Я вызвал Ивана к себе и стал убеждать его словами щедринского городничего:
– На что тебе эта? Смотри, какая у тебя жена, не баба, а печь, а ты! Ах, ты!
Иван моргал глазами и обещал исправиться, но толку из моих увещеваний не вышло. Иван и его немка сохранили ко мне хорошее отношение, и, когда в 1921 году я сидел в саратовской тюрьме, немка по утрам приносила мне с воли горячий кофе, кофейник был завёрнут во что-то тёплое и до меня доходил совсем горячий. Чудные были времена.
В эти годы появились у меня новые ассистенты: К. А. Леонтьев и Б. И. Котов. Леонтьев приехал из Москвы, так как жить там становилось всё труднее и труднее. Он был весьма способным человеком, но обладал мрачным характером. Приехал он с женой Елизаветой Фёдоровной. В Саратове у них родилась дочка Таня, которую я крестил. Леонтьев, когда я был перевезён в Москву, занял кафедру физики, но, может быть, из-за своего мрачного характера, не собрал около себя сколько-нибудь интересного коллектива физиков {511} . Один из его сотрудников Герасимов впоследствии перешёл в Москву и, сколько я знаю, довольно удачно продолжил свою научно-педагогическую деятельность. Другой – Голубков, после смерти К. А. Леонтьева {512} занял кафедру в Саратове, но ничем себя заметно не проявил и не использовал тех возможностей, которые даёт университетская кафедра физики {513} . Котов появился из Петрограда, кажется, по тем же причинам, что и Леонтьев. Он после моего переезда в Москву вскоре, как и Неклепаев, перебрался туда же, и они оба долго работали у меня в Ломоносовском институте. Котов – способный преподаватель, но он, хотя впоследствии и получил звание профессора Военной академии Моторизации и Механизации, никогда не мог проявить себя научным работником.
511
К работе на кафедре общей физики Саратовского университета Константин Александрович Леонтьев (1889–1932) приступил 24 мая 1918 года, а в марте 1921 года он был утверждён в должности заведующего кафедрой. По заключению специалистов, К. А. Леонтьев «приложил немало усилий к насаждению в нашей стране радиотехнических знаний. Будучи хорошим экспериментатором, он увлекал молодёжь в область физического эксперимента» (Очерки по истории физики в России. М., 1949. С. 309).
Отзываясь о характере К. А. Леонтьева, автор излишне категоричен, но в целом не далёк от истины. В последние годы своей жизни талантливый учёный страдал тяжёлой формой неврастении, что не могло, конечно, не сказаться на его общении с окружавшими людьми. К тому же, по признанию самого Леонтьева, он не имел ни малейшей тяги к педагогической деятельности. 23 июня 1931 года в заявлении на имя директора Саратовского университета С. З. Каценбогена он в связи с этим писал: «Категорически отвергая какой-то «особой линии поведения», которая усердно приписывается мне,[…] я должен сказать, что никакого призвания к педагогической работе не имею и всегда тяготился ею, рассматривая её лишь как средство, дающее возможность вести научно-исследовательскую работу. Постоянная перегрузка приводила к тому, что, не отвечая требованиям, предъявляемым педагогу, я в то же время не мог систематически работать научно. Такое положение дел неизбежно приводит к деквалификации, что и начинает ощущаться мною всё сильнее и сильнее» (Архив СГУ, д. 31 [К. А. Леонтьев]. Л. 42, 49).
512
Константин Александрович Леонтьев умер 4 мая 1932 года.
513
С создателем научной школы радиоэлектроники, профессором Саратовского университета Петром Васильевичем Голубковым (1899–1973), работать бок о бок В. Д. Зёрнову не довелось. И судить о его научно-исследовательских, педагогических и организаторских возможностях он вряд ли мог объективно. Те же, кому посчастливилось непосредственно наблюдать за деятельностью П. В. Голубкова, прежде всего его саратовские коллеги, напротив, до сих пор хранят о нём самые тёплые воспоминания.
Один из его бывших учеников, а ныне профессор физического факультета Саратовского университета В. В. Игонин, вспоминая о своём учителе и наставнике, пишет: «Профессор В. Д. Зёрнов открыл физику в Саратовском университете, создал её материальную базу. Профессор К. А. Леонтьев внёс «дух и букву» физической, в широком смысле, школы великого П. Н. Лебедева в нашу альма-матер. Действенную реализацию этого обеспечил и претворил его ученик Пётр Голубков. Главный стержень школы Лебедева – фундаментальность исследований передовой науки, их разнонаправленность, а не узкая школа одного направления личной работы руководителя. Школа – это комплекс научных направлений, курируемых шефом. Профессор Голубков, – подчёркивает далее автор статьи, – став руководителем кафедры и вскоре факультета (первый раз он был деканом физмата в 1932–1935 гг.), повёл целенаправленную работу. Он глубоко осознавал, что успех любой школы определяется её составом. И уже в 1934 г. на физическое отделение факультета приглашаются из ЛФТИ В. П. Жузе (физика полупроводников), Е. Ф. Гросс (оптика), Г. А. Остроумов (электроакустика), Г. Ф. Далецкий и Н. А. Мандрыка (физика диэлектриков). Тогда же из МГУ – Д. И. Блохинцев (теоретическая физика) и из Ленинградской центральной радиолаборатории В. И. Калинин (радиофизика). Приехали Н. К. Трифонов и Б. П. Никольский (химфизика). На математическое отделение из МГУ пригласили И. Г. Петровского, А. Я. Хинчина, А. Г. Куроша.
Как видно, – заключает Игонин, – приехавшие учёные представляли почти все основные направления физико-математической науки того времени, т. е. комплекса направлений, а отнюдь не одного…» (Игонин В. Горжусь своим учителем // Саратовский университет. 2001. Сентябрь. № 12).
Читая лекцию «Второй принцип термодинамики», я излагал его тогда, надо сознаться, с сильно выраженным идеалистическим уклоном. Моё изложение вызывало большой интерес
События первого года Советской власти в Саратове {514}
В начале сентября 1918 года, как я уже писал, я был выбран ректором университета. Выборы происходили вечером, а ночью после выборов я с Е. А. Гюнсбургом выехал в село Разбойщину под Саратовом, чтобы купить там на зиму запас картофеля. Домашнее хозяйство делалось затруднительным {515} .
Стояла чудесная погода. Весь следующий день мы провели в Разбойщине, переночевали там, купили два воза картошки и на лошадях рано утром повезли её в город. Более мелкие покупатели лагерем стояли у железнодорожной станции и в кострах пекли только что купленную картошку, дожидаясь поезда.
514
У автора – «Переселение на новую квартиру. Так, разные картинки из жизни».
515
Профессору В. А. Павлову, например, дабы не умереть с голоду самому и хоть как-то прокормить домочадцев, пришлось даже обращаться в Правление университета с просьбой разрешить «использовать небольшой участок земли на университетском дворе для посева свёклы и картофеля» (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 61, л. 42об.). Не изменился в лучшую сторону быт саратовских учёных и в последующие годы, «большинству приходилось искать заработок на стороне, продавать имущество, а подчас и книги и всё же временем буквально голодать…» (там же, д. 166, л. 2об.).
Вскоре после этого [42] к нам на квартиру на Константиновской улице явилась какая-то вооружённая компания людей в солдатских шинелях, и новые господа заявили нам, что они реквизируют всю нашу движимость и занимают квартиру. Нам они оставляли по одной тарелке, по одной чашке, по одной ложке на человека. Мы должны были выселяться куда угодно {516} .
Выселение опротестовать было невозможно, но реквизицию имущества мне удалось аннулировать. Конечно, пришлось использовать, как теперь говорят, «блат». Я вспомнил, что С. И. Спасокукоцкий только что оперировал одного из власть имущих, которого кто-то ранил в голову. Операция прошла удачно, хотя ранение оказалось тяжёлым. Пациент после операции уже поправился. Я написал просьбу о приостановке реквизации, и Сергей Иванович сам лично передал мою просьбу своему пациенту, а тот написал на прошении: «Реквизицию приостановить впредь до особого распоряжения».
42
Я даже ещё не вступил в новую должность, так как после поездки в Разбойщину что-то захворал и у меня была высокая температура. – Прим. В. Д. Зернова.
516
Из квартиры на улице Константиновской (ныне ул. Советская), 6/8 семья Зёрновых была выселена 15 октября 1918 года.
На основании этой подписи я вывез всё имущество, вплоть до электрической арматуры, в Физический институт. Временно мы переехали в лабораторные помещения, и я начал искать новую квартиру. Что же касается «новых хозяев» квартиры на Константиновской, то они, когда опять явились туда и обнаружили совершенно пустое помещение, поселяться в ней отказались, так как у них своего ничего не было и они рассчитывали спать на наших кроватях и есть из нашей посуды.
Мне никогда не забыть такую картину: явившись к нам, они тут же принялись описывать наше имущество и, когда в ящике буфета обнаружили серебряные кольца для салфеток, то попытались надеть их на руку в виде браслета и всё удивлялись тому, что они так узки. И так как никакого употребления этим кольцам придумать не удалось, оставили их в покое. Другие двое перебирали посуду в серванте и нашли там две бутылки с остатками ликёра. Тут же, сидя на полу, они прямо из горлышка допили эти остатки. Наша квартира впоследствии была занята какой-то другой компанией.
С месяц мы прожили в лаборатории, а потом я нашёл очень симпатичную квартиру на Малой Сергиевской. Это был двухэтажный дом с садом {517} . Мы заняли сначала всю квартиру в первом этаже. У нас был балкон, выходивший в сад. А в верхнем этаже жили ещё хозяева дома Тихоновы. Когда-то это были богатые люди из купцов. Старик являлся гласным городской думы. Старший Тихонов коммерческими делами уже не занимался и спокойно жил себе в своём доме с женой Еленой Васильевной, очень милой старушкой, и дочерью Ксенией Степановной, которая была замужем за художником А. И. Кравченко. Весной 1919 года старик был арестован в качестве заложника и после взрыва в Москве в Леонтьевском переулке расстрелян. Кравченки с матерью впоследствии переехали в Москву и жили на Николиной Горе в своей даче.
517
По личному ходатайству В. Д. Зёрнова дом на улице Малая Сергиевская (ныне ул. Мичурина), 100 в январе 1920 года решением Центрального жилищного отдела г. Саратова был передан в полное распоряжение университета с целью создания в нём общежития для профессорско-преподавательского состава (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 121, л. 48).
Трудные и сумбурные были времена! Весной 1918 года в Саратове произошёл какой-то конфликт между губернскими властями и «Красной гвардией». Говорили, что конфликт произошёл по поводу снабжения «Красной гвардии». По-видимому, «Красную гвардию» уже мало-помалу стала заменять гораздо более организованная «Красная армия».
«Красная гвардия», защищая своё существование и снабжение, начала обстреливать здание, где помещался губисполком, непрерывно стреляли из пулемётов и вдоль Константиновской улицы. Губернские власти, собираясь покинуть город, выехали на вокзал. Сейчас же откуда-то вынырнули эсеры и в автомобиле с громадным белым знаменем разъезжали по городу. Едва ли всё предприятие не было делом рук эсеров. Однако конфликт этот был быстро улажен и эсерам пришлось опять скрыться. Власти снова вернулись на свои места {518} .
518
Речь идёт о контрреволюционном эсеровском мятеже в Саратове, начавшемся 16 мая 1918 года.
Город оказался на военном положении. После его подавления выяснилось, что с обеих сторон имеются людские потери: убито около 30 человек, ранено – 36 (См.: Твои четыре века, город. Саратов, 1990. С. 113–114).