Записки русского изгнанника
Шрифт:
— Заинька, один, только один вальс… меня приглашают… и я так счастлива.
Переход из Александрополя в Саракамыш, где нас ожидал общий сбор, был приятнейшим пикником. За орудиями следовала наша пролетка с кучером Шеффером на козлах, в которой, закутанная вуалью от солнца и пыли, сидела наша командирша, бросая направо и налево любопытные взоры. За один или два перехода до места нас обогнал начальник артиллерии корпуса генерал Махмандаров.
— А вот и очаровательная мм. Беляева, — говорил этот суровый и недоступный для всех старик. — А где же наш огненный командир?
За короткие недели в Александрополе этот грозный генерал, служивший
— Вот такого рода вещь… — это было его обычным предисловием. — Теперь, значится, поедем блистать в Бакинское и Елизавет-польское собрание. Ну, а потом куда же?
— Мой муж хотел провезти меня в Красную поляну, там мы достали себе чудный участок подле строящегося царского охотничьего дома на самом краю великолепных лесов.
— Ну вот, и я буду на побережье, в Батуме и, может быть, в Сухуме… А сейчас проеду вперед, поздороваюсь с батареями. — И, сверкая черными глазами из-под косматых бровей, старик с юношеской энергией погнал своего белоснежного кабардинца в голову колонны.
В Саракамыше самый тяжелый вопрос заключался в помещении. Обогнав своих, я попытался найти хотя бы комнату. Наконец разыскал домик, где помещалась с мужем, отставным капитаном, очень славная кабардинка, кроткая и миловидная.
— Никак не могу уступить вам комнаты. У меня только одна свободная, и в ней каждое лето помещается супруга принца Каджар [95] с молоденькой дочкой. И еще, вы говорите, дама. А я так боюсь дам.
95
Каджар — династия шахов Ирана. Правили с 1796 г. Низложены в 1925 г.
— Не бойтесь моей жены, — защищался я. Если б вы знали, какая она прелестная! Вы ее сразу полюбите, как родную. Ее все на руках носят.
Она улыбнулась.
— Приходится вам поверить. Можете вы поместиться в одной комнате?
Комната была крошечная, узенькая, в ней стояла только одна железная кровать. Но для меня и то было раем. После нескольких дней пути Аля с радостью раскинулась во всю ширину кровати, мне пришлось улечься на железном перильце, но и этого было достаточно, я спал как убитый.
— А вы сказали мне сущую правду, — говорила мне потом хозяйка, — Какая она прелестная. Как я ей рада!
Добрая слава предшествовала моей Але. На другой день ночью мы пробирались по парку в полковое собрание. Перед нами промелькнули две дамочки, видимо, пробиравшиеся туда же. Мы пошли за ними.
— Ты знаешь, — говорила одна, — сюда приехала новенькая — жена одного из командиров батарей. Она чудная и, главное, прелесть какая симпатичная.
Дня через два приехали Каджары…Рохсара-ханум с прелестной молоденькой дочкой, которая сразу же влюбилась в мою Алечку. С первого дня они уже стали неразлучны, везде и всегда появлялись вместе.
— Орел уже отдохнувши, сбрую я почистил, экипаж вымыл керосином, блестит как новый, — горячился кучер Шеффер (немец из Сарепты и большой патриот нашей части). — Пусть поедут кататься барыня, и молодая принцесса, а старую оставим дома. На них все смотрят, все удивляются. Все спрашивают, какой батареи.
И вправду, нельзя было оторвать глаз от прелестной парочки. Как они подходили друг к другу! Алечка, в расцвете женской красоты, поражала тем особым мягким выражением душевного равновесия, которое является у женщины, достигшей предела своих желаний. Глядя на возбужденное лицо своей спутницы, она переживала все то, что перечувствовала за последние месяцы перед свадьбой. А Фируза казалась истинной гурией восточного рая. Сверкая иссиня-черными глазами, казавшимися еще более темными от густых, длинных ресниц, с дугообразными бровями, видневшимися из-под копны волос цвета вороньего крыла, с горящими щеками и ослепительной улыбкой казалось, она не отдавала себе отчета в своей красоте и даже стыдилась ее. На Алю она смотрела с тем обожанием, которое нередко проявляется у девушек к замужним подругам. Она казалась ей счастливой обладательницей всех тех заветных тайн, которыми было полно ее сердце и о которых она боялась даже подумать.
С утра обе уже бежали в собрание, где навстречу им сразу же попался генерал, только что вылезший из отведенной ему комнаты. Они увлекли его с собой в сад, усадили на качели и, умирая со смеху, совсем замучили старика, щегольская фуражка съехала ему на затылок, белая борода качалась из стороны в сторону, а сам он вцепился в доску, заклиная остановить качели.
— Помилосердствуйте, Алия-ханум, вы и так вскружили мне голову. Ради Бога, Фируза… Остановите пароход, я не выношу качки… Такого рода вещи, я сейчас поеду в Ригу…
— Вот, Алия-ханум, — говорила Рохсара, — выходите замуж за Мах-мандарова, он в вас влюблен. А вашего Зайку отдайте моей Фирузе.
Но наши шалуньи совсем закусили удила. Аля с Фирузой вновь и вновь переживали лучшие годы своего девичества и переходили от одного приключения к другому. В соседнем богатом осетинском ауле устроили праздник: «Бик резил, баран резил, лапу (мальчик) джигитовал, чиж (девушка) плясал». Наших красавиц нарядили в туземные костюмы, затянули в корсажи с горизонтальными полосками литого серебра на груди, с чадрой на голове и с восточными туфельками на ногах.
Целую ночь пировали, танцевали «уго» и только к 4-м часам покатили домой, сопровождаемые сотней джигитов, окружавших экипаж и потрясавших воздух криками, выстрелами и гиканьем: «Кары ябах… У, марджья гьяур иаха… Согревай коня. Вперед, собачья кровь!»
По дороге обратно, в Карс [96] , Аля со всеми новыми друзьями водрузилась в наш экипаж. Все были закутаны шалями, вуалями и пледами до самых глаз от дорожной пыли.
— Вот — я теперь одна, совсем одна, — говорила хозяйка, отирая слезы, — я так боялась вашей жены, а теперь она разбила мое сердце и увезла половину с собой.
96
Город на северо-востоке Турции. В 1878–1918 гг. в составе России, с 1921-го — в составе Турции.
Она ревновала ее к молоденькой Фирузе и не раз плакала от ревности.
Потянулись и мы по дороге в Карс, где общий сбор оканчивался штурмом крепости на высотах Ибрагим-табии, откуда открывался вид на все исторические места, взятые приступом в турецкую войну. В ушах звучали слова солдатской песни:
По фронту наш полковник отважный проскакал. «Ребята, не робейте», — он ласково сказал. Кавказские вершины, увижу ли вас вновь? Вы, горные долины, кладбище удальцов.
Разбор маневра кончился забавным эпизодом. Молодой корпусной командир, генерал Клюев, по окончании его обратился к собравшимся: