Записки русского изгнанника
Шрифт:
Но дальнейшего уже не предвиделось: неожиданно ко мне в барак вошел Шауман с телеграммой в руках.
— Австрия объявила войну Сербии, — читал он голосом, прерывающимся от волнения, — Россия объявила войну Австрии, Германия — России…
— Ура! — отвечал я. — Да здравствует Россия — смерть врагам!
— Сумасшедший, — прохрипел Шауман и как ужаленный выскочил из барака.
Лагерь опустел с самого утра. Я подъехал к батарее, стоявшей в резервной колонне на сомкнутых интервалах, и прочел солдатам телеграмму, прибавив:
— Вы знаете, мы исполнили долг наш перед Царем и Родиной в мирное время… Теперь смело можем тягаться с любым врагом и не посрамим русского имени. За нашу
Солдаты встретили войну сдержанно. Они отдавали себе отчет в ее последствиях.
Мобилизация — дело трудное и спешное — для нас не представляла затруднений. Во-первых, мы только что проделали ее в условиях мирного времени, во-вторых, за одиннадцатидневной мобилизацией оставался еще полуторамесячный срок до посадки на станции железной дороги.
Но встретились два крупных затруднения: работа на совесть при керосиновых коптилках была задачей, я решил пожертвовать запасным капиталом, оставленным Гахом, — деньги все равно быстро теряли ценность. За дело взялся неистощимый Володя Сокольский и его «Лейба-телефонисты». Сам он полетел в Тифлис за установками, а его люди занялись проводами, и через несколько дней машины застучали, а казарма вспыхнула огнями, как жар-птица.
С водой дело грозило худшим. Горный ручей, бежавший с перевала, летом превращался в жидкую струйку воды, едва достаточную для питания сотни-другой лошадей. Колодцами с трудом пробавлялось население. Пришлось снова, как в сказке, прибегнуть к «Коньку-Горбунку».
— Братцы, — говорил я перед фронтом, — через две недели пригонят тысячу коней. Инженерное ведомство составляет смету уже третий год, и лошадей придется гонять за десять верст на реку Иору. Надо задержать здесь воду водоемами. Может, кто из вас знаком с этим делом?
— Я знаю, — бодро отозвался один из молодцев, — Мы работали на цемент. Пожалуйте две бочки портланду и людей с инструментом, и через три дня наладим водопой.
Любо-дорого было смотреть на их работу. Они вырубили в известняке три квадратные цистерны — одну для водопоя, другую пониже, — для купанья и третью для стирки белья. За одну ночь вода накапливалась до краев, и когда утомленные дорогой и путевыми лишениями кони прибыли в Гомборы, они могли вдоволь пить и фыркать, полоща ноздри в кристальной влаге.
— Вы прямо, как Моисей в пустыне, — говорил мне почтенный столетний батюшка, настоятель церкви, — Каково? Воду из камня высекли?
И он, и его сестра, как и он — столетняя грузинка, очень полюбили нас и всю нашу батарею. Он журил нас только за празднества во время поста, связанные с неожиданным прибытием гостей. Он был прав — это был пир Валтасара [106] . Спешившие в Тифлис запасные, тянувшиеся всю ночь с перевала, главным образом, туземцы, тушины и пшавы, оставались погреться подле разложенных для них костров; мы их подкармливали остатками из котла, так как свиней и поросят жалеть уже не приходилось. Музыка гремела почти всю ночь, костры пылали, и все принимало вид какого-то туземного праздника.
106
Валтасар — сын последнего царя Вавилонии — Набонида. Погиб в 539 г. до н. э. при взятии Вавилона персами. В Библии описан пир Валтасара и пророчество о его гибели (появившиеся на стене слова). Это получило отражение в искусстве.
— Этак и умирать легко, — говорили горцы, прощаясь. — Спасибо вам за все!
Подходили и наши пополнения. Орудийного расчета комплектовать не приходилось: он был великолепен. Но с ним прибыло несколько прекрасных конных разведчиков: взводный унтер-офицер Хаджи-Мурза Дзаболов, которого мы сразу же назначили старшим в команду разведчиков, кавалерийский унтер-офицер Алавердов, тихонький и скромный на вид; бывший конный разведчик 22-го Сибирского стрелкового полка унтер офицер Кириленко, георгиевский кавалер, идеал русского солдата. Всегда исправный, всегда на сытой, вычищенной лошадке, без рисовки, готовый на любой подвиг, незаметный, но безукоризненный всегда и везде. Остальные пошли к зарядным ящикам и в парк. Бывшие пехотинцы были вооружены карабинами и кинжалами: в трудные минуты эти «чукчуры» или «килипучуры», как мы их прозвали, рассыпались впереди батареи или патрулировали ее фланги, заменяя прикрытие, рыли окопы и производили все вспомогательные работы.
Но вот настал назначенный день. Нас отправляли не на турецкий фронт, а на западную границу, куда — неизвестно. Но к посадке мы должны были прибыть на станцию Закаспийской ж.д., в Тифлис.
Батареи выстроились на церковной площади. После молебна батюшка обошел конный строй, кропя коней и всадников святой водою. Все население высыпало на площадь, теснясь между запряжками: многие плакали. Плакал и сам престарелый священник. Вот точное описание нашего выступления:
Помню я, как выступали мы в этот последний поход… Радостно трубы звучали, кони рвалися вперед. Вышел с крестом седовласый батюшка наш полковой, Благословил нас, заплакав, на подвиг наш боевой.
— Добрые люди, прощайте, — был командирский ответ.
— Со славою нас ожидайте — или возврата нам нет. От командирского слова дрогнули наши сердца, Музыка грянула снова и прокатилось «Ура!» Много годов пронеслося, многих в живых уже нет. Только буквально сбылося то, что пророчил ответ. Страха не зная, мы дрались, наш трепетал супостат…
Жертвой измены мы пали и не вернулись назад!
Во главе уходила наша батарея с командиром и конными разведчиками впереди. За ними трубачи на белых конях, далее, одно за другим, орудия с прислугой, за батареями — парки. Позади всех мчался только что приобретенный щегольской экипаж с неизменным Шеф-фером на козлах, в белых перчатках и щегольском кафтане. В нем, — закутанная вуалью и улыбаясь, словно не отдавая себе отчета в будущем, с верой во все лучшее, — верная подруга моей жизни, а рядом с ней — молоденькая Тася, сестра мм. Кузнецовой.
Вот и мост на Иоре, за Мухрованью… Копыта тысячи коней посылают ей наше последнее «прости»…
Шуми волнами, Иора! Красавица, прощай! Вернемся мы не скоро, Так нас не забывай…
Два дня в Тифлисе прошли под угаром. Улыбки, слезы, поцелуи, объятия… Один за другим грузятся и уходят пехотные эталоны… Раздирающие сцены…
Свистит поезд, старушка мать на фаэтоне увозит молодую даму, раскинувшуюся в полном обмороке… Кому было нужно все это?
Только что приехавший совершенно юный офицерик, князь Сосико Церетели (брат веселого Самсона), забился под койку, откуда его вытащили лишь в момент отъезда. «Не могу видеть, как плачет мама», — говорил бедняжка. Его мама, модель грузинской красавицы, вне себя от горя, спрашивала мою молодую жену, можно ли надеяться, что сберегут жизнь ее сына.
— Когда объявили войну, — говорила Але Фируза, — я увидала, что соседка-немка бросилась в церковь ставить свечку. Я за ней. Она поставила налево, за Кайзера, а я за нашу Россию…
Аля все время держалась бодро. Только когда трубач дал сигнал к отходу, она разразилась рыданиями у меня на груди.
Она оставалась среди друзей… Но… когда и где нам суждено было встретиться опять?
Часть вторая
Верным сынам России!