Записки русского изгнанника
Шрифт:
Ну что же? Ведь мой Гага тоже укокошил немало людей, три года пробыл в Херсонском университете, а был чудной души человек. Попробуем этого зверя!
Беслан оказался сокровищем…
На другой же день он явился ко мне.
— Давай деньги! Хочу купить напилок.
Я дал ему какую-то монету: «А на что тебе напилок?»
— Мы коню подпилим зубы. Он, бедный, совсем не может кушать. Пожует, пожует, а зубы острые, режутся, как бритва, он и бросает. Так он подохнет с голоду, а конь чудный.
Конь действительно был великолепный, но худой, как
— Давай меняться. Твое седло новое, а мое старое, да хорошее. Садись на мое седло! Носишь черкеску, а ездишь на кавалерийском седле — это не фасон.
Когда я сел на чудесное кабардинское седло Беслана, я сам почувствовал себя джигитом. Закинул карабин за плечи и сменил свою раззолоченную шашку на старый азиатский клинок, а свое богатое оружие подарил Беслану. Словом, сделал сделку: приобрел и коня, и верного товарища, и чудное седло, и прекрасную шашку. Разом стал другим человеком!
Но когда мы пошли походом, вот когда я оценил все достоинства Беслана. Чуть только доберемся до бивака, а он уже вынимает из-за пазухи кубышку.
— Достал «миеду», — говорит он, улыбаясь. — Нехорошо голодному, вот сейчас привезу хлеба и сыру. И пока пусть Мустафа приготовит чай. Мустафа был совершенно дикий курд с внушительным носом и колоссальными усами. Его страшная рожа казалась совершенно черною, так как он начисто сбривал свою густую бороду, которою обросло все его лицо до самых бровей. Мы с Бесланом приспособили его к двуколке, и я не видал еще более добросовестного и надежного погонщика.
История моей жизни окончилась… Начинается роман. Передо мной воскресают лучшие страницы «Ваверлея» и даже «Айвенго», о которых я мечтал с детства… Дела идут удачно, сейчас мы идем на юг, но мне кажется, что мы приближаемся к Москве…
Поход
Последние дни в Мечетке были омрачены для нас смертью храброго генерала Маркова, легендарного героя Первого похода.
На его похоронах мне удалось взглянуть на часть строевых войск, участвовавших в боях.
Тело везли на лафете. Грозные лица закаленных воинов, выразительные взоры каждого бойца, сбитые втянутые кони и идеально пригнанное снаряжение ясно говорили о боевой ценности крошечного отряда.
Марков был коренным офицером лейб-гвардии 2-ой Артиллерийской бригады, товарищем моих братьев и Романовского, с которым он ушел в Академию Генерального штаба. Он был женат на княжне Марианне Путятиной, которую я встречал на балах с ее блестящей сестрицей «Софочкой»… Перед смертью он снял кольцо и просил передать его вместе с портсигаром жене.
Значительно усиленная включением в нее отряда Дроздовского, крошечная армия продолжала наступление на Торговую. В этих боях главная роль принадлежала старым добровольцам, которые ценой жестоких потерь решали участь сражения. Это значительно сбавило спесь Дроздовскому, который вначале явился с большим апломбом.
В Великокняжеской меня потребовали к Романовскому.
— Иван Тимофеевич, генерал Деникин очень просит вас не упираться, — встретил он меня. — Мальцев в Новочеркасске лежит в тифу. Кроме вас, под рукою нет ни одного верного человека, кому должно бы поручить снабжение армии. Зная вас, я отлично понимаю, как неприятно вам, боевому офицеру, Георгиевскому кавалеру, подобное назначение. Но обещаю вам, как только он поправится, мы устроим вас на командную должность.
— Не смею протестовать, — возразил я. — Наоборот, я глубоко ценю оказанное мне доверие и ясно отдаю себе отчет в важности задач.
Сделаю все, что только в моих силах, чтоб привнести в блестящее состояние армию, которой предназначается возрождение русской военной мощи. В Торговой войска овладели целым поездом, нагруженным товарами, и семью огромными складами. Не теряя ни минуты, я взял под учет все это имущество и приставил к нему часовых от Охранной роты, находившейся в моем распоряжении… На дебаркадере мне пришлось осадить полковника Дроздовского, который хотел захватить поезд в свои руки. Немедленно я вызвал приемщиков от всех частей и приказал интендантам, несмотря на их протесты, раздать все имущество дотла соответственно личному составу.
На другое утро я явился в Ставку. Оба генерала сидели за чайным столом.
— Что скажете? — обратился ко мне Деникин. Я доложил о своих распоряжениях.
— Ваше превосходительстве, — прибавил я, — мне хотелось бы просить вас о разрешении пары насущных вопросов.
— Каких?
— Для того, чтоб войска получали все по справедливости, мне необходимы люди для охраны имущества. Иначе марковцы получат только красный товар, корниловцы только сахар, дроздовцы только одни подметки.
— Но у нас нет лишних людей!
— Вот поэтому я ходатайствую о зачислении в охранную роту добровольцев из несовершеннолетних гимназистов, десятки которых стремятся стать под ружье. В запасах есть винтовки Крыка, берданки, японские и мексиканские карабины с ничтожным количеством патронов каждого сорта, и эти дети, с негодным для строя оружием, отлично пригодятся для исполнения обязанностей часовых.
— Хорошо. А еще что?
— Жители Торговой просят вас наложенную на них контрибуцию в пятьсот тысяч наименовать «Патриотическим взносом» — они обещают вам удвоить эту сумму.
— Негодяи! В Быхове эти самые интеллигенты забрасывали нас камнями, а в Ростове собрали на все наши нужды 25 рублей. Пусть платят контрибуцию! А еще что?
— С переходом за границу казачьих земель войскам разрешено для довольствия реквизировать провиант у крестьян бесплатно. Таким образом, близ дороги все будет разграблено, а по сторонам останется неиспользованным.
— А вам очень жалко этих мужиков? В деревнях, когда мы шли с Корниловым, они стреляли в нас из окон.
— Если не жалко населения, надо пожалеть армию: армия, которая грабит, разлагается. Ведь потребуется всего два мильона в месяц.