Записки старого петербуржца
Шрифт:
Мы понимали, что добиться этого будет не легко… И вот тут-то кончается присказка и начинается сказка.
Итак, решено: мы, Управа, должны идти несколькими путями. Во-первых, надлежит устроить по школьным районам целый ряд собраний, но каких? С участием видных политических деятелей. Надо добиться, чтобы к нам приехали и выступили перед учащимися, разъясняя происходящее в мире и в стране, всем известные люди — члены Государственной думы и ее вновь созданных комитетов, лидеры различных — конечно, «левых» — партий, крупные прогрессивные журналисты, адвокаты, почем мы знаем — кто? Кто угодно! Знаменитости — от вчерашних октябристов, членов бывшего «Прогрессивного блока», до большевиков!
Как добиться? Добиться! Поехать к ним, улестить их, упросить, убедить, заставить… рисуя перед ними жуткие картины: школьники — «ваши дети!» — соблазненные безответственными агитаторами, выходят на улицы, составляют ядро шумной манифестации, сталкиваются со сторонниками прямо противоположных взглядов… Начинаются стычки. Строятся баррикады. Теперь у всех есть оружие. Возникают перестрелки, рукопашные… Вы хотите этого?
Мы должны разбросать по городу множество своих приверженцев, устраивать повсюду летучие митинги, ловить «наших», молодежь, убеждать ее в нелепости, несвоевременности подобных методов воздействия… «Революция закончена, коллеги! Строить новую жизнь надо не в шумных столкновениях, а в работе. Не демонстрировать, не митинговать: учиться, выступать в печати».
Надо доказать учащимся, что правы — мы. Ведь будет же Учредительное собрание: оно и решит все…
Мы должны также — и как можно быстрее! — организовать в городе мощный центральный митинг. Роскошный, шумный, с участием звезд и светил, широко разрекламированный!!. Митинг и для школьников и для родителей. Такой митинг, на который явились бы уж самые крупные фигуры — министры Временного правительства, его комиссары; но чтобы рядом с ними выступали там и лучшие ораторы Петербурга, и его знаменитые актеры, музыканты, певцы… «Знаете, — не митинг, а, так сказать, „концерт-митинг“. Очень точное определение, черт возьми!»
Самое удивительное было то, что мы не только поставили перед собою задачи, — мы так и поступили и устроили все это. Даже — «концерт-митинг» в Михайловском театре.
Мы начали с того, что учредили в центре города как бы «главный штаб». Очень просто как. Явились четверо гимназистов — я в том числе — в один из апрельских дней с утра в 3-ю гимназию, в Соляном переулке, и заявили ее директору, что мы оккупируем здание, отменяем занятия на три дня и будем отсюда «руководить всем».
Смущенный действительный статский советник сначала недоуменно развел руками, потом побагровел и, хотя не очень уверенно, затопал на нас козловыми сапожками:
— Мальчишки… Не потерплю!..
Это было ошибкой. Мы арестовали директора домашним арестом, заперли его в его же кабинете и наложили «осузскую печать» на телефон. Заняв канцелярию и закрыв двери здания, мы приступили к оперативным действиям. Посадили дежурных, вызвали «курьеров», установили прямую связь со всеми районами… Главой связистов — причем отлично все организовавшим — был назначен, если не ошибаюсь, курчавый, подвижный и в то же время «задумчивый» (юнец, совсем еще зеленый, моложе нас всех) Сережа Ольденбург — то ли сын, то ли племянник, то ли внук академика-ориенталиста. Колеса закрутились.
Нас или два спустя кому-то из нас пришло в голову:
— Коллеги! А директор?
Мы заглянули в щелку. Директор, совершенно усмиренный, сидел в глубоком вольтеровском кресле и внимательно читал толстенный «Вестник Европы». Впрочем, иногда он вставал, потягивался, подходил к окну, смотрел в него, покачивал головой, пожимал плечами, двусмысленно ухмылялся и снова возвращался в кресло.
Потом оттуда раздался стук.
— Молодые люди, я есть хочу… Арестованных обычно кормят! — жалобно сказал директор через дверь.
Возникло некоторое замешательство, из которого, однако, был найден выход. Мы выбрали самую эффектную из наших барышень, Лялю И. Вдвоем с другой девушкой они сбегали в ближайшую кондитерскую, купили печенья, пирожных. У гимназической швейцарихи был добыт чайник; стаканы имелись в шкафчике возле канцелярии: педагоги любили и в мирные дни побаловаться чайком. «Brzuszek pogrzaе» [36] — как говорят поляки. С подносом в руках наши «belles chocolati res» [37] вступили в директорский кабинет.
36
Погреть животик (польск.)
37
Прекрасные шоколадницы (франц.). Имеется в виду картина Ж.Лиотара «Шоколадница»
Действительный статский советник очень внимательно посмотрел на них, снял очки, протер их платочком и поглядел вторично.
— Ну — вот… Это совсем другое дело! — с явным удовлетворением произнес он. — Теперь, юные тюремщицы, можете даже не запирать меня. Зачем же мне отсюда уходить?
Спустя некоторое время Ляля И. вызвала туда кого-то из нас. Директор, веселый, довольный, предлагал мировую.
— Вы меня убедили, — сказал он. — Нет, не в ваших… м-м-м… методах! В разумности ваших конечных целей… Не вижу для вас никакой надобности тратить силы — такие прелестные силы! — на задержание одного спокойного старичка в этих стенах. Если вы меня выпустите, я пойду домой… Я — капитулировал, черт с вами!
Только найдите способ держать моих педагогов в курсе событий: они-то не должны же бегать поминутно в гимназию, чтобы устанавливать — школа она или все еще штаб?..
Это все было уже давно предусмотрено, и мы его отпустили. На нас надвигались другие хлопоты и волнения.
Так, например, буквально только что, и в непосредственной близости от «штаба», милиция, в свою очередь, арестовала нашего «управца» Дебеле и увела его в неопределенном направлении.
Прибежал кто-то из наших «курьеров» — добровольцев-младшеклассников — и рассказал, как это случилось. На углу Пантелеймоновской собрался небольшой митинг. Агитаторы василеостровцев действовали энергично. Выяснилось, что они проникают в казармы питерских полков, призывают и солдат демонстрировать со школой. Один из них завел споры на эту тему у фонарного столба возле самого училища Штиглица, насупротив 11-й гимназии. Проходивший мимо Дебеле вмешался в дело. Чтобы овладеть вниманием толпы, он вскарабкался на фонарный столб и с этой трибуны стал возражать вообще против всяких манифестаций.
Все это происходило не на Выборгской, не за Нарвскими воротами, а в самом центре города. Здесь сочувствие слушателей оказалось не на стороне Дебеле. «А, что с ним разговаривать! Он, видно, сам — из пораженцев! — крикнул кто-то. — Милиция, чего смотрите? Может быть, это — шпион! Сведите его, куда следует…»
Дебеле совлекли со столба и потащили…
Возник переполох: как теперь быть? Тревожно, конечно, но… Отвлекаться от прямого дела даже ради таких происшествий было недопустимо: нас ожидали свершения чрезвычайные…