Записки влюбленного солдата

Мало Гектор

– Эй, да это же Сюзанна Борденав! Значит, ты знаком с Сюзанной, прекрасной не сравненной Сюзанной?

Они потребовали объяснений, меня же волновало совсем другое: где и когда они познакомились. Оказалось, что познакомились они в Каннах у одного общего знакомого, где провели вместе целый месяц.

– Знаешь, это удивительная девушка! До чего она не похожа на всех этих набивших оскомину девиц, которых нам демонстрируют в театрах. Так хочется вновь с ней увидеться! Как блестят ее глаза, до чего хороши эти сочные ярко-красные губы!

Я попытался их разговорить, тем более что оба были в таком состоянии, когда сделать это совсем не трудно.

– Самой забавное в этой истории состоит в том, что за столом она всегда сидела между нами. Через несколько дней мы поняли, что она питает к нам обоим одинаковые дружеские чувства, и решили составить заговор.

Ты ведь знаешь, с какой легкостью она принимает кое-какие ласки, которые считаются невинными. В общем, мы договорились, что каждый из нас будет прижиматься к ее ноге под столом, а тот, к кому она прижмется в ответ, сразу известит об этом другого. Знаешь, можно было умереть со смеху: она и виду не подавала, но все время прижималась то направо, то налево и ни разу нас не перепутала. Она покоряет любого мужчину, который встречается на ее пути, и играет им, как хочет. Ее это забавляет. Она ведь живет в Тарбе. Давай, пойдем к ней в гости.

– Да вы же пьяны.

– Ее это нисколько не рассердит.

– Я вас туда не поведу.

– Значит, мы пойдем без тебя. Нам все равно в шесть часов уезжать, а больше здесь делать нечего.

В итоге я уступил, понимая, что будет лучше пойти вместе с ними, чем отпустить их одних. К тому же мне было интересно посмотреть, как она их примет.

Увидев моих друзей, Сюзанна страшно обрадовалась. За те два года, что прошли после их встречи, она успела о них забыть, так что теперь они воспринимались, как совсем новые обожатели.

Случилось то, чего я совсем не ожидал: чем больше они беседовали, тем больше пьянели. Госпожа Борденав, любившая, чтобы все было чинно и благородно, принужденно смеялась над их шутками. Лоранс была совершенно не в своей тарелке. И только Сюзанна получала огромное удовольствие от этого визита.

Когда мы явились в их дом, Сюзанна занималась рукоделием. Она с большим вкусом и очень ловко мастерила шляпки итальянского фасона для своих провинциальных кузин.

Сюзанна тут же потребовала, чтобы мои приятели встали перед ней на колени, застыв, как манекены, и принялась втыкать им в волосы украшения для шляп и цветы. При этом, как только ее рука касалась их голов, манекены сразу оживали.

Через какое-то время я объявил им, что пора уходить.

– Сейчас пойдем.

Сказав это, они даже не пошевелились. Наконец, мне удалось их уговорить, и тут же начались долгие рукопожатия и бесконечные прощания. Чтобы они поторопились, я решил выйти первым, но Сюзанна подозвала меня и сказала:

– Постарайтесь сделать так, чтобы они опоздали на поезд, а потом опять приведите их сюда. Мы проведем этот вечер вместе, они очень забавные.

Любому другому подобное заявление, скорее всего, окончательно раскрыло бы глаза, но к тому времени я уже был безнадежно влюблен в нее. Любовное чувство наполняло меня все больше и больше и с каждым днем становилось все сильнее. Теперь я жил только для нее и каждый вечер тратил лишь на то, чтобы обожать ее и любоваться ею. Я был самым верным ее воздыхателем, самым покорным и одновременно самым пылким. Но интересовал ли я ее? Что я мог ей предложить? Что я мог сделать, чтобы соблазнить ее и завладеть ею?

Между тем наступил июль 1870 года, и неожиданно газеты заговорили о том, что между Францией и Пруссией возникли трения. Поначалу я не обращал внимания на газетную шумиху, зато Сюзанна совсем по-иному отнеслась к этим событиям.

– Теперь мы добьемся реванша за Ватерлоо, – сказала она, – так же, как Сольферино [25] и Севастополь стали реваншем за 1814 год. Каждая европейская страна по очереди свое получит. Наш император будет достойным продолжателем дела своего дяди.

25

Битва при Сольферино – крупнейшее сражение австро-итало-французской войны, состоявшееся в июне 1859 года, в котором войска Франции, Пьемонта и Сардинии победили австрийскую армию.

– Я всегда полагал, что империя принесла нам мир.

– В политике надо уметь не только говорить, но и что-то делать. Император умеет и то, и другое.

Сюзанна с огромным восхищением относилась к императору, который, как она считала, сделал все возможное, чтобы Франция сияла в ореоле величия своей военной мощи и мирного процветания. Я был не в восторге от таких формулировок, но именно к ним она прибегала, когда сталкивалась с утверждениями

противоположного толка. Я старался поменьше говорить с ней о политике, но она упорно провоцировала меня на такие разговоры, а я всегда малодушно шел у нее на поводу. Что сказал бы господин Шофур, если бы услышал лепет своего ученика? Но милейший папаша Шофур знал о любви лишь то, что говорили о ней классики, и для него символом любви была туника Несса [26] , надев которую человек уже не мог делать ничего, кроме глупостей.

26

Несс – персонаж греческой мифологии, кентавр, которому Геракл не позволил изнасиловать свою жену. Геракл убил Несса отравленной стрелой, но тот перед смертью решил отомстить и вручил жене Геракла свою пропитанную отравленной кровью тунику, уверив ее, что это лучшее приворотное средство. Жена накинула тунику на Геракла, и тот умер в страшных муках.

Между тем события развивались стремительно, а тут еще некоторые газеты начали подталкивать французское правительство к решительным действиям. Однажды вечером Сюзанна прочитала в одной такой газете: «Франция полностью готова к войне. Женщины преклонили колена, а мужчины взялись за оружие». После этих слов она до полуночи распевала Марсельезу.

– Час настал. Мы прикладами погоним этих пруссаков.

В пятницу 15 июля поступила телеграмма с текстом заявления господина Эмиля Оливье [27] . В тот вечер я явился к Сюзанне раньше обычного. Она была в саду.

27

Оливье Эмиль – французский либеральный политик. В первые месяцы Франко-прусской войны руководил правительством, которое оказалось совершенно недееспособным.

– Что я говорила! – закричала она, едва завидев меня. – Вот вам и война.

– Да, будет война.

– А вы когда-нибудь смотрели на меня?

Я не понял смысла этих странных слов и внимательно посмотрел на нее.

– Ну да, – настойчиво продолжила она, – хорошо ли вы меня знаете? О чем говорят мои покатые плечи и тонкая талия?

– О том, что вы…

– Только не говорите вздор! Глядя на все это, вы должны понимать, что я смогу полюбить только военного и только за военного выйду замуж. Полагаю, что выбор у меня будет огромный, потому что, я уверена, теперь любой мужчина, у которого есть совесть, станет солдатом. Это священная война. Да здравствует император!

III

Гостей в тот вечер собралось больше обычного, и Сюзанна приказала, чтобы в гостиной зажгли самое яркое освещение, как на праздник.

Она с торжествующим видом обошла всех присутствующих и каждому сообщила то же самое, что прежде сказала мне:

– Вот вам и война.

– Да, война, – отвечали гости.

Но в тоне этих ответов совсем не чувствовалось такой же бравады, какая звучала в голосе хозяйки. К тому времени до меня уже дошли слухи, что в Париже толпы людей вышли на бульвары, распевая Марсельезу, и все как один кричали: «На Берлин!» Конечно, толпа толпе рознь. К тому же меня самого там не было, и я лично всего этого не видел. Однако то, что творилось в нашем городе, совершенно не походило на взрыв энтузиазма. Казалось, что гости Сюзанны перед тем, как явиться в дом госпожи Борденав, крепко спали и были разбужены криками: «К оружию!» Теперь же они вопрошающе поглядывали друг на друга и выглядели совершенно ошеломленными. Здесь, в провинции, все помнили миролюбивую реакцию французского правительства на заявление «папаши Антуана» [28] , и новость о приближении войны прозвучала как гром среди ясного неба.

28

В июне 1870 года принц Леопольд Гогенцоллерн объявил о своих претензиях на испанский престол, вакантный с 1868 года. Реакция французского правительства была крайне негативной. В результате принц снял свою кандидатуру после заявления его отца, Шарля-Антуана Гогенцоллерна, которого журналист Кассаньяк уничижительно окрестил «папашей Антуаном».