Записки влюбленного солдата
Шрифт:
Наши «честные» буржуа целых восемнадцать лет прожили в состоянии полнейшей политической апатии, а теперь их словно разбудили, причем без всякого предупреждения. Все последние годы они занимались только своими делами и хотели лишь одного: чтобы дальше все так и шло своим чередом. Они и не собирались воевать. Зачем воевать? В чьих интересах эта война? Когда их звали на выборы, политики клялись, что, отдав за них свои голоса, избиратели тем самым проголосуют за мир во всем мире. И вот, пожалуйста: после всех этих клятв не прошло и трех месяцев, как началась война. Они что, издеваются над избирателями? Правда, местные чиновники, само собой, не позволяли себе выражаться столь же решительно, однако их вытянутые физиономии говорили сами за себя. Все они напустили на себя озабоченный вид и дипломатично помалкивали,
Браво выглядели одни только офицеры. Каждый из них входил в гостиную, держа руку на эфесе сабли, выдвинув вперед плечо и запрокинув голову. Всем своим видом они давали понять, что намерены задать трепку этим прусским свиньям.
Офицеры окружили Сюзанну, и в несколько минут Пруссия была изрублена в капусту, а остальная Германия перекроена по французским лекалам.
Столкнувшись с победным энтузиазмом господ офицеров, местные буржуа сразу притихли. Впечатление было такое, что обыватели по-прежнему осознают свои права и возможности, но при этом сохраняют осторожность и осмотрительность, давно ставшие привычными для местных жителей. И только наш нотариус или, точнее говоря, нотариус Сюзанны, который прославился историей с ботинками, восстал против попыток военных подмять под себя все общество.
– Довольно, господа, – сказал он, – вы пока еще не в Берлине и, полагаю, никогда там не будете.
– Что вы хотите сказать?
– О, я нисколько не ставлю под сомнения вашу отвагу и ваши возможности. Французская армия – лучшая армия в мире, все это знают. Но я сомневаюсь, что война действительно начнется.
– Но война объявлена!
– Пока не объявлена. Еще остается время, чтобы урегулировать все проблемы. Тем более всем и так ясно, что наша винтовка Шаспо [29] значительно превосходит прусскую игольчатую винтовку. Почему вы считаете, что война неизбежна?
29
У французской винтовки системы Шаспо скорострельность и меткость при стрельбе на большие дистанции действительно были выше, чем у прусской винтовки системы Дрейзе.
– Вам, нотариус, похоже, очень хочется, чтобы окупились денежки, потраченные вами на лицензию.
– Именно так. Я приобрел лицензию как раз после последнего референдума и, между прочим, отдал за нее триста тысяч франков, потому что поверил, что впереди меня ожидают годы мира и спокойствия. Именно это обещал мне депутат, уговаривавший, чтобы я проголосовал за продление его мандата, и, если он не сдержит своего слова, значит, он попросту украл у меня триста тысяч франков.
– Но сейчас речь идет не об интересах вашей конторы, а о чести Франции.
– Правильнее будет сказать – о чести моего депутата, а не о чести Франции, которая желает мира. Вы ведь не можете не признать, господа, что я знаю свою страну лучше, чем вы. Я знаю, о чем думают буржуа и крестьяне, богачи и бедняки: войны не хочет никто.
По всему было видно, что слова, сказанные нотариусом, вызывают жалость и презрение. Военные уже собрались ответить ему, как полагается, но тут вмешалась Сюзанна и, как всегда ловко, перевела разговор в другое русло.
– Нотариус, – сказала она с милой улыбкой, – наш чудесный нотариус!
– Слушаю вас, мадемуазель!
– Неужели вы полагаете, что господин Эмиль Оливье глупец?
– Я так не говорил.
– А может быть, вы думаете, что господин Грамон [30] сошел с ума?
– Вовсе нет.
– Возможно, вы полагаете, что маршал Лебеф [31]
30
Французский дипломат, с мая по август 1870 года занимал пост министра иностранных дел.
31
Военный министр, один из главных виновников войны с Пруссией и ее союзниками.
32
Персонаж комедий дель арте, олицетворяющий фанфаронство, болтливость и ложь.
33
Персонаж классических комедий. Само его имя (на др. – гр. – «старик») свидетельствует о том, что он олицетворяет собой старость с присущими ей слабоумием и доверчивостью.
Тут в спор вмешалась госпожа Борденав.
– Лично я, – сказала она, – во всей этой истории жалею лишь о том, что объявление войны пришлось на пятницу. Когда что-то затеваешь в пятницу, следует опасаться всех последующих пятниц. Во все эти дни обязательно будет происходить что-нибудь либо хорошее, либо плохое.
В любой другой момент я бы очень внимательно следил за этой сценой, но сейчас слишком сильны были мои собственные переживания, и никакие внешние обстоятельства не могли меня от них отвлечь. Забившись в угол, я думал лишь о том, что мне сказала Сюзанна. Как прикажете понимать ее слова? Говорила она серьезно или просто сотрясала воздух, как с ней это часто случалось?
Я дождался, пока все гости, кроме меня, уйдут. Мне хотелось хотя бы минуту побыть с Сюзанной наедине, но, судя по всему, ни ее мать, ни сестра не собирались оставить нас вдвоем. Я набрался решимости и сказал при всех:
– Я обдумал то, что вы мне сказали.
– Вы о чем?
– Разве вы не помните?
– Я сегодня столько всего наговорила.
– О том, что касается ваших плеч…
– Ах, вот как! Позвольте же вас спросить, как получилось, что из-за этого замечания вы дулись целый вечер? Засели в своем углу, ушли в себя и стали похожи на журавля, который стоит на одной ноге и размышляет о том, что ему пора улетать.
– Я как раз и думал об отъезде.
Обычно, когда мы с Сюзанной беседовали, ее мать и сестра всячески старались нам не мешать. Они даже находили себе какое-нибудь занятие, словно хотели этим сказать: «Говорите о чем угодно, мы вас видим, но не слышим». Но в тот вечер Лоранс, услышав слово «отъезд», сразу подошла ко мне.
– О каком отъезде вы говорите? – спросила она.
– Он имеет в виду, что ласточки собрались улетать, – сухо перебила ее Сюзанна.
– Но еще время не пришло, – серьезно заявила госпожа Борденав.
– Мы обсуждаем это, мама, с чисто теоретической точки зрения.
– Вы действительно так думаете, мадемуазель?
– Важно, что об этом думаете вы, а не я. Я как раз говорила вполне серьезно, вам известно мое мнение на этот счет.
– Тогда и для меня вопрос решен. Что вы скажете на это?
Этот последний вопрос я задал дрожащим, умоляющим голосом. Вместо ответа Сюзанна схватила мою руку, сильно ее сжала, а ее взгляд так глубоко проник в меня, словно она хотела прикоснуться к моему сердцу и забрать его. По сравнению с этим порывом сухое и холодное согласие на брак могло бы показаться чем-то совсем незначительным.