Записки влюбленного солдата
Шрифт:
Но оказалось, что мать ничуть не удивлена моим приездом. После того как схлынула радость нежданной встречи и разомкнулись горячие объятия, она нежно и печально взглянула мне в глаза и спросила:
– Ты приехал ко мне, потому что случилось что-то серьезное?
– Но, мама…
– Я ждала тебя.
– Значит, ты все знаешь?
– Ничего я не знаю. Но когда стало известно, что объявлена война, у меня возникло предчувствие, что и тебя заберут в армию.
Я поспешил воспользоваться ситуацией и показал ей телеграмму господина де Сен-Нере. Мать молча прочитала, но, когда она вернула мне телеграмму, я увидел, что в ее глазах стоят слезы.
– Прости, дитя мое, мою нечаянную слабость. Я всего лишь женщина, а у женщин чувства проявляются не так, как у мужчин. Смысл моей жизни заключается в преданности тем, кого
Бедная моя мать, если бы она знала, сколь мало повлияло на мое решение чувство долга и сколь мимолетны были мои мысли о родине! Но кто тому виной? Я принадлежу к такому поколению, которое никогда не воспитывалось в духе патриотизма, а ведь это благородное чувство не может внезапно, в один прекрасный день, зародиться в душе человека. Родину начинаешь любить, когда ей служишь. Точно так же обстоит дело и с землей: ее начинаешь любить, когда сам, своими руками, эту землю обрабатываешь. Но за все годы имперского правления французский народ попросту отвык «пахать» на благо своей страны. Он, словно беспечный землевладелец, сдал принадлежавший ему земельный надел в аренду, и заботило его все эти двадцать лет лишь одно: собственное благополучие. Отдавая свои голоса на выборах, люди словно выдавали расписки в том, что они все получили сполна, и даже дарованное французам всеобщее избирательное право так и не смогло вывести их из состояния глубокой апатии.
– Знаешь, – сказала мать после паузы, – пока не закончится эта война, я постоянно буду думать о том, что мой сын служит под началом благородного честного человека. Это придаст мне силы. Какое счастье, что полком твоего отца командует господин де Сен-Нере. Он полюбит тебя так же, как любил своего друга, твоего отца.
Мать вообще никогда не говорила о том, что ее беспокоило или причиняло страдания. Это было не в ее характере. До конца дня она больше не произнесла ни слова о моем скором отъезде. Чтобы отвлечься, она решила проконтролировать затеянные ею строительные работы и попросила меня проводить ее. Я отправился вместе с ней, и со стороны казалось, что мы просто вышли на прогулку и так же будем гулять завтра и во все последующие дни.
– Вот вернешься и увидишь, что у меня получилось, – говорила мать по пути.
Мы пересекли поле, засеянное овсом, и дошли до маленького домика, в котором уже давно никто не жил. Я с удивлением обнаружил, что в доме вовсю кипела работа. Целая бригада плотников поправляла старые деревянные конструкции. Я спросил у матери, не собирается ли она сдавать домик внаем.
– Нет, – сказала она, – я сама намерена здесь жить. Ведь ты, я надеюсь, в конце концов, вернешься в Куртижи и через несколько лет женишься. Тут-то мне и понадобится свой угол, куда я смогу перебраться. Нехорошо, когда две женщины живут под одной крышей. Я не сомневаюсь, что твоя жена согласится жить вместе со мной, но очень скоро она начнет страдать. Ей придется терпеть мои привычки, выслушивать мое мнение, которое она вряд ли будет разделять, а я, кстати, еще не отвыкла командовать. Здесь же я буду жить как бы с вами, но не у вас. Взгляну из своего окна на ваши окна, и мне будет понятно, когда я смогу навестить вас, не причиняя вам неудобств. А когда ваши дети слишком расшалятся, вы будете отправлять их ко мне.
Я часто вспоминаю эти слова, сказанные матерью, и всякий раз в моих руках начинает дрожать перо. А еще я вспоминаю покой домашнего очага, роскошный деревенский пейзаж, цветы в саду, планы на будущее, которые мы строили вместе, взгляд моей матери и думаю о том, что тогда я и представить себе не мог, что, вернувшись домой, в самое сердце Франции, я уже ничего этого не застану, и все, что мне было бесконечно дорого, в скором времени будет сметено войной.
Наступил вечер, и тут оказалось, что мать пригласила на ужин бывшего наставника,
– Что там у вас? – спросил я его.
– Это карта Европы, в которой вы прочертите своими саблями и штыками окончательные границы. Узнав об объявлении войны, я сразу сел за работу и изобразил границы государств в том виде, в каком вам предстоит их установить.
Он развернул свою карту и продемонстрировал закрашенные розовым цветом очертания Франции. Ее территория на карте простиралась до Рейна. Пруссию он закрасил синим цветом, и ее территория доходила только до Везера [36] , а дальше вплоть до Тироля и Богемии простирались земли остальной Германии, закрашенные желтым цветом.
36
Река в Германии. Течет в северном направлении, впадает в Северное море.
– В окончательном виде, – продолжал наставник, – Германия должна включать в себя Польшу, некоторые провинции австрийской монархии и турецкие владения в Европе. Но это произойдет позже. Всему свое время. Сейчас же нам представилась возможность решить судьбу Центральной Европы. Так не упустим этой возможности!
– Как же так! – перебила его мать. – Вы хотите, чтобы Франция захватила рейнские провинции. Но вы же республиканец, поборник права и справедливости. Провозглашая подобные цели, вы не можете не признать, что и Пруссия может захотеть отнять у нас Эльзас и Лотарингию.
– Будьте уверены, именно так она и поступит, если одержит победу, зато Франция даже в случае полного триумфа никогда не станет претендовать на Баден или Гессен. Что же касается Рейна, скажу так: если он и станет нашим, то лишь в силу необходимости, но никак не по праву. Если Рейн будет разделять два наши народа, то это не позволит Франции угрожать Германии и не позволит Германии вторгнуться во Францию. Граница по Рейну станет гарантом мира, причем постоянного мира, о котором я и пекусь.
За ужином наш географический диспут прервался, но тема застольной беседы осталась прежней. Да и о чем было говорить, как не о войне? Все были взбудоражены этим событием и обсуждали его повсюду – на кухнях и в гостиных, в лачугах и замках. Все мужчины призывного возраста уже получили повестки, повсюду формировалось ополчение, не осталось ни одной семьи, в жизнь которой не ворвалась бы война. Возможно, господин Шофур предпочел бы, как и моя мать, выразить неприязненное отношение к войне, но в моем присутствии он не решался откровенно высказываться на эту тему. Конечно, его навязчивые географические идеи выглядели смехотворно, но вместе с тем нельзя было не признать его исключительную осведомленность в политических и исторических вопросах, изучению которых он посвятил всю свою жизнь, и поэтому я очень хотел, чтобы он продолжил свои рассуждения.
– Представьте себе, – сказал он, – в наших краях меня считают чуть ли не пруссаком, и все из-за того, что я позволил себе выразить беспокойство по поводу этой войны. Наш мэр и кое-кто из близких ему людей упрекают меня в том, что я плохой француз. По их мнению, если вы утверждаете, что нынешняя военная кампания станет для нас тяжелым испытанием, значит, вы сомневаетесь в могуществе Франции. Всего лишь несколько дней назад все осуждали эту войну, никто не хотел, чтобы война началась, и никто не верил, что она начнется. И только я утверждал, что война неизбежна. Но вот сегодня зазвучали военные марши, и сразу все встали в ряды защитников отечества. Воистину, в каждом французе есть что-то от боевого коня. Недаром Руже де Лиль сумел одним словом выразить наш национальный характер: «Шагайте! Шагайте!» Да вы хоть знаете, для чего вы шагаете и по чьей воле? [37]
37
Клод Жозеф Руже де Лиль – автор «Марсельезы», национального гимна Франции. «Шагайте! Шагайте!» – слова из припева «Марсельезы».