Записные книжки. Март 1951 – декабрь 1959
Шрифт:
Усилия, которые я неустанно прилагал, чтобы соединиться с другими на почве всеобщих ценностей, чтобы самому обрести равновесие, оказались не совсем тщетными. Сказанное или найденное мною может, даже должно пригодиться кому-то. Но не мне, увязшему сейчас в каком-то безумии.
5 марта.
Беседа с де Голлем. На мои слова о возможности беспорядков в случае потери Алжира и о ярости алжирских французов в самом Алжире: «Ярость французов? Мне 67 лет, и я ни разу не видел, чтобы француз убивал французов. Сам я не в счет».
Сравнивая
Те, кому действительно есть что сказать, никогда этого не высказывают.
Марсель.
В Алжир на «Керуане». Двойной слой водяной пыли. Первый образует вспенивающаяся, шипящая волна, которая разбивается о борт корабля – и тут же ее уносит яростный порыв ветра, бешено раскручивая и распыляя; второй, менее напитанный влагой, скорее похожий на тонкое кружево пара, поднимается легким туманом.
Чайки с крыльями, переломленными точно посередине, как двускатные крыши.
Солдаты на палубе, на ветру – кто забился в щель между снастями, кто накрутил на голову несколько платков, кто завернулся в бесформенную шинель. Те минуты, когда человек отбрасывает все показное и съеживается, чтобы что-то переждать, – это и есть история.
Неподвижно стою на верхней палубе, а чайки спускаются все ниже и продолжают терпеливый свой полет совсем рядом со мной. Упрямые чайки – глаза-бусинки, клюв, как нос у колдуньи, мышцы, не знающие усталости. Морской птице сесть некуда. Разве что в качающуюся впадину между волн или на крестовину мачты.
Власть неотделима от несправедливости. Хорошая власть – это здоровье и осторожное управление несправедливостью.
Никогда не говорить о своей работе.
Для меня: если бы любое из моих чувств было единственным, я подчинился бы ему. Мною всегда владеют одновременно два противоположных чувства.
Алжирцы. Их жизнь, в тепле и тесноте друзей, родных. В центре всего – тело, его достоинства – и глубокая печаль, когда оно дряхлеет. Жизнь без иных горизонтов, кроме ближайшего, очерчивающего круг того, что принадлежит плоти. Гордые своей мужественностью, способностями по части выпивки и еды, своей силой и храбростью. Уязвимые.
Поэтапное выздоровление.
Усыпить волю. Прочь разные «надо».
Полная деполитизация ума и затем гуманизация.
Описать клаустрофоба – и еще комедии.
Уладить отношения со смертью, т. е. принять ее.
Согласиться выставлять себя напоказ. Умирать от этой тоски не буду. Если умру, все кончено. Если нет, все равно не избежать опрометчивых поступков. Нужно всего лишь соглашаться с чужими мнениями. Смирение и приятие – чисто медицинские средства от тоски.
Мир движется к язычеству, но пока отвергает языческие ценности. Их нужно восстановить, сделать веру языческой, Христа сделать греком, и тогда придет равновесие.
Не от избытка ли ответственности все мои страдания?
Раз
Метод: при первых признаках тоски ускорять дыхание, когда тревога – замедлять. Сочетать с этим немедленную приостановку любых действий и любых жестов.
К этому добавить: полное расслабление.
На будущее: перенос и накапливание энергетического заряда, содержащегося в любом хотении или желании, путем кратковременного пресечения этого хотения или желания.
В отношении общества признать, что я от него ничего не жду. Любое участие станет тогда просто даром, за который ничего не ожидаешь взамен. Хула и похвала станут тогда тем, чем они и являются: ничем. В конце концов упразднение стадного чувства.
Отбросить пережеванную мораль абстрактной справедливости.
По отношению к людям и вещам держаться реальности. Как можно чаще возвращаться к личному счастью. Не отказываться признавать то, что есть на самом деле, даже когда это противоречит желаемому. Напр.: Признать, что и сила тоже – и даже больше, чем все остальное, – убеждает. Правда стоит любых мучений. Только на ней зиждется радость, венчающая затраченные усилия.
Собрать энергию – в центре.
Признать необходимость врагов. Любить их за то, что они есть.
Избавляться от всех автоматизмов, начиная с самых ничтожных и кончая самыми высокими. Табак, еда, секс, защитные реакции (или нападающие – одно и то же) и даже творчество. Аскеза не по отношению к желанию, как таковому – оно должно быть неприкосновенно, – но к его удовлетворению.
Обрести огромную мощь, но не для того, чтобы подавлять, а чтобы отдавать.
3 мая.
Почти полностью восстановился, надеюсь, сил даже прибавилось. Лучше осознаю теперь то, что знал всегда: тот, кто влачит свою жизнь, сгибается под ее тяжестью, не сможет помочь никому, какие бы обязанности он на себя не взвалил. Тот же, кто владеет собой и владеет жизнью, в состоянии быть по-настоящему щедрым и отдавать без усилий. Ничего не ждать и не требовать, лишь бы хватало сил, чтобы отдавать и работать.
Дневник.
Конец апреля 1958 г. Канны.
Целыми днями в море. Поплавки сетей (бутылка со свинцовым язычком внутри, укрепленная на пробковом кружке) вечерами позвякивают, словно колокольчики пасущегося в море стада. Ночью яхты в порту поскрипывают и постанывают мачтами и сходнями.
Свет – свет – и тревога отступает, хотя не исчезает совсем, а только глухо ворчит, сморенная жарой и солнцем.
30 апреля.
Мартен дю Гар. Ницца. Он еле ползает со своим ревматизмом в суставах. 77 лет. «Над смертью ничто не властно, даже то, что я создал. Ничто, ничто...» «Да, это хорошо, когда не чувствуешь себя одиноким» (и на глазах у него появляются слезы). Уславливаемся встретиться в июле в Тертре. «Если доживу». А сердце-то прежнее – до всего ему есть дело.