Заповедь речки Дыбы
Шрифт:
— Есть, Вася, одна загвоздка. Надо собраться, вместе подумать. Где Станислав-то?
— Вниз спустился. Детали туда улетели. Две связки. И рассыпались. Кричал, что нашел. Будет поднимать.
— Помочь нужно было, — сказал Степанов жестко.
— Прогнал он, — с обидой выдавил Васька. — Привязал веревку и кричит — сам подыму. Спуск, кричит, опасный.
«Вот и он, где опасно, старается в одиночку, — подумал Степанов. — Может, так и правильно. Человечно. Но ведь не разумно. Годами уж проверено и жизнями — одному здесь никуда. Ни шагу».
— Пей, Николаич, остыл уж маленько, — Василий пододвинул Сергею закопченную банку из-под тушенки.
«Как же противно пить чай из этих жестянок, — стараясь скрыть неудовольствие, подумал Степанов. — Сколько уж лет вот так, а все не привыкну». Он вспомнил, как в этом году перед первым подъемом выложил из рюкзака Бориса кружки. «Лишний груз, — кратко сказал он тогда. — Консервы вывалил в варево — вот тебе и посуда. Чай попил — и в пропасть. Не нести. Здесь так». И опять он вспомнил Бориса, и опять подумал, как нужен был бы сейчас ему, им всем, неунывающий бывший танкист. Борис бы только и сказал теперь: «Значит, такая наша судьба. Ничего, сейчас плохо, после будет лучше. Думай не думай, а дальше жить надо».
Чай был очень крепкий, почти черный, вяжущий во рту, и Степанов допивал мелкими глотками, загрызая крошками колотого сахара. Он налил из котелка вторую банку и бросил туда кусочек льдинки. Лед таял, окутываясь прозрачной поволокой, но чай не светлел.
Тяжело дыша и редко шагая, снизу подошел Ташлыков. Он рукавом вытер крупный пот со лба, сел против Степанова на корточки, прочно привалившись спиной к камню, и было ясно: хорошо поработал, без роздыха, теперь минут десять не двинется с места, но уж снова наберется силы как следует. Прочный человек.
— Сразу все не вытащить, — отдышавшись, сказал он неожиданно легко. — На четыре связки разбил. Надо опять лезть. Ну, а у тебя как, Сергей?
— Идти надо вон на тот голец, через цирк. К соседу в гости. Посмотреть там, — допив чай, с расстановкой, тяжело, но и спокойно, уверенно сказал Степанов. — Вижу бугорок, а понять, что это такое, не могу. Может, нужная нам вершина, а может, скала соседа торчит. Наблюдателям очень сложно будет уголки мерить: луч слишком близко над препятствием проходит, если даже сосед не мешает, это помеха. Вдруг там камни какие можно сбросить, снять метра два. Сбросить, если скала разбирается. А может, и еще хуже дело обернется.
— А толку-то? Чего туда идти? Зачем? — выдал голос Ташлыкова: устал, злится. Всего ждал Степанов — недовольства, растерянности, сомнений, — но такого глухого неприятия, сопротивления сразу…
— Если это гребень соседа закрывает, то посмотрю оттуда. Появится возможность на ходу переделать проект, там будем строить. Если ничего лучше не придумаем.
После этих слов наступило молчание. И надолго. Все трое сосредоточенно смотрели на синее пламя примуса. И, видно, настолько заняты были своими мыслями, что не замечали даже — работает вхолостую, без пользы выгорает драгоценный бензин, которого все про все, кроме этой заправки, несли с собой полтора литра.
— А почему ты считаешь, что это надо делать именно здесь: далеко от палатки, от продуктов, от снаряжения, от радиостанции? Ситуация не подходящая сейчас выход искать. Случись что и… Нам не смогут помочь. Там ведь знак, на той видимой-невидимой вершине, не построен? Нет. Надо оставить дело до лучших времен. На тот пункт забросят строить, вот там и разберемся, — снова вполне овладев собой, рассуждал Ташлыков. Но интонация сквозила у него не предположительная. Уверенно, решенно сказал он. И глядел на Степанова прямо.
Очень его тон не понравился Сергею. Не готов он был к такому. Слова-то по сути верные, но нет в них тревоги за все дело. Желания участвовать в поиске выхода не чувствовалось — только спихнуть, отложить.
Степанов протянул руку и плавно заглушил примус.
— А если не получится, как ты предлагаешь, — усмехнулся Степанов. — Если не нас туда забросят, не нам расхлебывать придется? Ведь мы в камералке зимой мудрили, обойти пробовали этот массив. Не вышло. Это только на месте возможно разрешить, здесь. Сейчас только на три километра уйти, а там неизвестно, какой представится выход — может быть даже, если здесь поставим, что-то ломать придется и перекраивать уже капитально?
— Усложняешь ты все, по-моему. Сейчас мы одни, а сообщим начальству, может, что и придумаете, помогут, — и успокаивал и наставлял Ташлыков.
— Ну, а если не придумает начальство ничего лучше, как изменять проект в ущерб качеству измерения углов, или, скорее всего, сюда же возвращаться прикажет? Что про нас думать станут, — голос Степанова твердел. — Или тебе это все равно? Надо сначала здесь попробовать сделать все, что от нас зависит. Что в наших силах. — Закончил он, и похоже, говорить больше не собирался.
— А что здесь можно и что в наших силах? — Вдруг совсем спокойно, даже с удовольствием произнес Ташлыков. — До той вершины по прямой три километра. Знак, цемент, инструменты, про мелочи я уж не говорю — минимум двести килограммов. Неужели ты не понимаешь, — с искренним удивлением спрашивал Ташлыков, — что их не один день туда заносить придется? Эти три километра — тяжелые. Спуститься вниз в полуцирк, это еще так-сяк. И то, перепад высот около тысячи метров наберется. А вверх? Там же стена! Я видел, есть кулуары [6] , но кто знает, можно ли по ним подниматься с эдаким грузом? Впрочем, чего говорить: можно поставить в этих камешках большую палатку, сбросить с вертолета спальники, продукты и по одной детальке все туда перетащить. А кто за это заплатит, кому докажешь, сколько такая работа стоит? — Ташлыков безнадежно махнул рукой и умолк.
6
Кулуар — углубление до нескольких десятков метров в ширину, возникшее под влиянием текучей воды, камнепадов.
Василий вытащил из мешочка четыре больших сухаря, вздохнул и один спрятал обратно — привычка сработала, их с весны было четверо. Он осторожно развернул ватный бушлат, комом лежавший возле камня, открыл двухлитровую жестянку, в которой готовили еду в маршрутах. Ее брали потому, что она была легкой и могла одновременно служить жесткой коробкой для теодолита. Проблема оставалась — каждый раз ее выжигать и вытирать.
И в течение всего разговора и теперь лицо Василия было непроницаемо спокойным. Но за него Степанов не волновался. Удивил Ташлыков. Что с ним? Устал, сдали нервы, жалеет Василия? Он же, Станислав, и ехал сюда из спортивного интереса. А может, только так говорил, а на уме с самого начала маячили только деньги? И правда, мог бы работать инструктором-альпинистом — жизнь привольная, посмотрел бы больше, мотаясь по разным объектам; но попросился к Степанову рабочим. А у Степанова получит раза в три больше, чем инструктор.