Запрещенный роман
Шрифт:
Невдалеке пронзительно взревела сирена пожарной ашины. Сергей Викентьвич ткнул палкой форточку. Чуть успокоившись, он обернулся к съежившейся в кресле Леле.
– - Бранить меня будешь!
– - сказал он наставительным тоном.
– - Изустно иль печатно, как прикажут! Брань на вороту не виснет... К добру это не приведет? Посмотрим! Примут, говорю, тебя в аспирантуру, точно примут, прикрепят хоть к татарам... Все одно ко мне дорога не заказана... Как так не возьмут?! Когда тебе предписано плеваться?.. Так скоро?! Что ж ты молчала! Возьми-ка перо!
Леля затрясла головой,
– - Возьми!
– - Сергей Викентьевич пристукнул тростью.
– - Нуте-с! "Работа Родионова..." Пиши без имени-отчества, так уничижительнее. "Опубликованная там-то, представляется нам ошибочной!" Нет! Погоди, я взгляну, как нынче полемизируют.
– - Он раскрыл сегодняшнюю газету, уткнулся во внутренние страницы.
– - Ну-те-с! "Родионов оболгал..."
Леля бросила ручку, обрызгав бумагу.
– - Писать!
– - отвислые щеки Сергея Викентьевича побагровели.
– - Тут, кто не вор, не попадет в фавор! Пиши: "Оболгал и оплевал..."
Через полчаса, когда Леля в состоянии, близком к прострации, спустилась по лестнице, ее догнал хрипловатый голос:
– - А валидол! Валидол-то! Забыла?
Газетные витрины на факультете вызывали больший ажиотаж, чем уличные. Прошел слух о рожновской статье, и тут же собралась толпа, подобная той, которая мгновенно окружает человека, сбитого автомобилем. Люди охают, гневаются, сокрушаются и постепенно расходятся, нервно озираясь по сторонам.
Татарцев дал указание не только читать, но и "углубленно изучать" статью Рожнова. Она стала почти что учебным пособием: у какого-то поистине легкомысленного студента, который не удосужился ее прочитать, не приняли экзамена по теоретическому "Введению в языкознание".
Но вышвырнуть Сергея Викентьевича с филологического факультета все-таки не удалось.
– - Кто будет читать санскрит?
– - спросил у Рожнова Татарцев.
– - Ты?
Тогда "высокая комиссия" квалифицировала основные научные темы профессора Родионова как "неактуальные". Предвидела, узнает он -- и тут же в отставку...
Сергей Викентьевич услышал об этом в коридоре факультета, когда торопился на лекцию. Дверь со стеклянной табличкой "С.Х. Рожнов" он распахнул палкой.
– - Кто тут распускает слухи? Ну-те-с?!
Рожнов испугался, как бы Сергей Викентьевич не рухнул замертво у него в кабинете.
– - Я не в курсе дела. Спросите в канцелярии. "Ох, добьем..."
На лестнице Сергея Викентьевича остановил возглас Юры:
– - Куда же вы? Лекция во второй аудитории.
Сергей Викентьевич несколько секунд смотрел на Юру, не узнавая его.
На кафедре он долго молчал, горбясь и теребя в руке бородку.
– - Друзья мои!
– - наконец сказал он своим обычным певучим голосом.
– Наука следует от жизни к выводам. Схоластика, наоборот, от газетных, -прости Господи! постулатов к жизни.
Сергей Викентьевич замолчал и растерянно потер лоб рукой.
– - О чем хотел? Склероз... Склероз?!
– - вдруг возмутился он.
– - Это у вас, молодых, склероз! "Кибернетика -- лженаука", "Темы академика
Где-то упала книга, кто-то изумленно ахнул.
– - Дети!
– - Сергей Викентьевич раскинул руки, словно хотел обнять всех сидящих перед ним.
– - Дети мои! Разливанное море бездумицы захлестывает вас. Не дайте себя обмануть! Ввели в науке униформу. Иль ливрею. Иль смирительную рубашку. На выбор! Смирительная рубашка! Вот в чем я стою сейчас перед вами, дети мои! Надежда моя! Я не имею права даже выбрать среди вас ученика. Последнее слово принадлежит, думаете, кому? Какому-нибудь чиновному мальчишке! Вы от него бумажкой отгорожены.
Почему чиновник самодержавно определяет лицо науки нашей?
– - уже почти кричал Сергей Викентьевич.
– - Потому, что бумажке -- вера.
– - Человеку веры нет!
Сергей Викентьевич ничего не видел ослепшими от слез глазами, -- ни Галю Петрищеву, шептавшую изумленно, со страхом: "Что он говорит?", ни Юру Лебедева. Юра привстал было, готовый броситься к Сергею Викентьевичу, если тот вдруг пошатнется. Затем, точно ему скомандовали: "Смирно!", вытянул огрубелые пропитанные лыжными мазями руки по швам, ощутив сердцем: не лекцию, не речь он сейчас слушает -- лебединую песню.
– - Ученому нет веры, -- передохнув, продолжал Сергей Викентьевич.
– Вот и давятся всеспасительными бумажками. Лицуют резолюции. Ищут причин неуспеха где-то вне своей бездарности. То "буржуазное окружение" виной, то космополиты... Какая-то адская карусель, тертуллиана: "Credo qua absurdum!" "верую, потому что нелепо!"... О теориях-то как говорят друг с дружкой: "Это теперь в ходу", "это теперь не модно"... Дети мои!
– - натужно, из последних сил, хрипел Сергей Викентьевич, хватаясь за кафедру дрожащими руками.
– - Они думают -- вырвали сердце мое, растоптали его. Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком!.. Картошный домик! Сколько раз рассыпался?! Пролеткульт оплевал мои исследования по славянской письменности. А его -- святым кулаком да по окаянной шее. Дальтон-план отменил мои лекции. А его -- на свалку. Эти философские башибузуки, как их? Хоронили меня под фанфарный марш! А кого из нас погребли? Парттетя ликвидировала меня как класс. Ан нет!
Хвостом вертеть -- нет у меня оного!.. Как ни крутись они, главного не опровергнут, -- победительным фальцетом закончил он.
– - Они не кандидаты, не доктора наук. Они -- паразиты наук!
III
Обступив Сергея Викентьевича и поддерживая под руку, Юра Лебедев, Галя и другие студенты проводили его к машине. Юра бросился вверх по лестнице, -в комсомольское бюро.
Прибежав туда, Юра долго не мог выдавить из себя ни одного слова, молча ходил взад-вперед. Постепенно комната начала заполняться. Через десять минут она была набита до отказа.