Запрещенный роман
Шрифт:
– - Из отдела науки переслали министру. Мы, Сергей Христофорович, м-м, должны расследовать... Председателем комиссии назначен я. Но, увы, завтра вылетаю в Ленинград. Дело ляжет, м-м, на твои плечи. Бери письмо и разбирайся. Если Сергей Викентьевич в самом деле таков...
– - Федор Филиппович!
– - перебила его дородная багроволицая Гликерия Ивановна, мать Сергея, снимая с подноса серебряный судок с жареным гусем.
– А почему Сергея Викентьевича обозвали космополитом? Он ведь из русских русский, дворянской крови...
Рожнов в ярости дернул ее за широкую
"Кретинка! Случись какой-нибудь поворот, Татарцев сразу припомнит..." Что делать? Жен бросают -- и то горят. А -- уйти от матери?! Кому интересны причины... Скажут, питекантроп. Нет уж! У каждого свой крест. Рожнов торопливо наполнил рюмки. Снова, в который раз, он завел разговор о "камне преткновения" (так он называл Оксану Вознюк, которая, по его убеждению, помешала изгнать Родионова...)
Татарцев заметил, что Оксана Сидоровна имеет заслуги в области военной техники, и перевел разговор на другую тему.
Рожнов ни минуты не сомневался, что дело тут вовсе не в научных заслугах Оксаны Вознюк. У Татарцева были какие-то свои соображения.
Рожнов хорошо изучил своего шефа. Татарцев и в самом деле давно выработал четкую программу: если есть в каком-либо вузе рвущийся из рамок "остроголовый", допустим, Сергей Викентьевич, должен существовать там и его могильщик, скажем, Вознюк из парткома. На этот раз ей не ускользнуть!.. Если есть Гильберг, должен существовать и Рожнов. А нет Рожнова, надо создать его...
Принцип: "Разделяй и властвуй!" Татарцев застенчиво называл "сохранением равновесия..."
В каждом вузе должно быть сохранено "равновесие". Какая чаша ни перетяни, все благо. В случае чего, он, Татарцев, тут как тут. Арбитр. Верховный судья...
Кроме того, Татарцев делил ученых на две основные категории: на тех, кто "вхож" к большим руководителям, и на тех, кто "не вхож". Первые относились для него к касте неприкасаемых.
Оксана Сидоровна Вознюк была, по его убеждению, "вхожа". Героя соцтруда дали по закрытой линии. В кабинете "вертушка" на столе. К тому же баба. Вторично замужем. На этот раз за академиком-атомщиком... Такая пролезет и там, где вода не просочится.
Татарцев поглядел на Рожнова с удовлетворением, как на дело рук своих, не подозревая, какой лютой ненавистью полон к нему Рожнов. Впрочем, может быть он и подозревал?.. Но для него не имело никакого значения, как к нему относятся те, кто стоит ниже него.
"Я отстаиваю правду дня, -- говаривал он самому себе.
– - Меня не интересует историческая правда. Возможно, через двадцать лет выяснится, что я был не прав... Ну и что? Значит, я ошибался вместе с веком... А с века, как говорится, и взятки гладки..."
В прихожей, доставая из кармана пальто перчатки, Татарцев вытянул вместе с ними какой-то конверт.
– - Да! Чуть не забыл. Еще одно письмо. Прочти, на досуге черкнешь объяснение.
Едва Татарцев уехал, Сергей вернулся в кабинет, вынул знакомый до последней буквы "гнев студентов", в досаде смял и швырнул
С помощью Татарцева он хотел разом опрокинуть в кювет скрипевшую "стариковскую телегу Викентьича-Преображенского". Татарцев -- хитрая бестия! Не хотите холеные пальчики обжигать? Хотите, чтоб я за всех вас таскал каштаны из огня? И раз, и другой. И устно, и печатно... А потом сделаете из меня мальчика для битья?!
Впервые в жизни Рожнов не сумел ни за кого спрятаться. Он опустился на корточки возле выдвинутого ящика стола, где лежал черновик "студенческого" письма.
Пытаясь обрести "твердость руки", он взвинчивал себя: "Бить Викентьича, лежачего, добрейщего, беззащитного. Прошу прощения, бейте сами! Сами! Я вам не наемная шпага".
Он долго вытягивал из конверта непослушными пальцами второе письмо. Оно называлось: "Как был сфабрикован протест молодежи".
Рожнов скользнул глазами по тексту. Не веря самому себе, трезвея, поднес бумагу к самым глазам.
"Е.П. Светлова, лаборант кафедры общего языкознания".
Грохнув что есть силы по стеклу, Рожнов погрозил в окно окровавленным кулаком.
– - Ну, подожди!..
II
Ждать пришлось недолго. Спустя неделю мать Рожнова внесла кипу газет и журналов, от "Нового мира" до "Молодого колхозника", от "Советского спорта" до "Литературной газеты". Он выписывал все -- главным образом, чтобы досадить мамочке. Это была его давняя месть. Швырнув почту на стол, мамочка простонала, как всегда: "Столько денег -- на что?!"
Рожнов взял первую попавшуюся газету, пробежал глазами заголовки, задержал взгляд на последней странице: "Хроника. Арест группы врачей-вредителей..."
Это его заинтересовало.
"группа презренных выродков из "людей науки"... Товарищ Сталин неоднократно предупреждал... наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы..." -- Рожнов вскочил с постели.
– - "Выродки из "людей науки"? Это -- правда?! Такого в истории еще не бывало... Впрочем, были же у немцев врачи, которые убивали в лагерях... А!.. Правда, не правда -- разве в этом дело?!" -- Что-то в голове у него стало проясняться. Но что именно? Никак не мог понять... Машинальным жестом взял сатирический журнал. Бросился в глаза фельетон "Яша из Бердичева".
"Какой Яша?! Не тот, конечно, -- Рожнов присвистнул. Он был поражен, более того, испуган...
–
Лупят без декорума! Зачем? Если уж фельетон о Родионове студенты окрестили "фельетонным бандитизмом", то что они скажут об этом?!
Э! Пойти под всеми парусами? Чтоб ни один шквалик не пропал, ни один порыв ветра... И... и... без декорума?..
Он ошеломленно пожал плечами: "Это же на уровне мамочки". Испокон века она отзывалась о народах, как о соседях по квартире: "эти торгаши, эти нечисты на руку, у этих зимой снегу не выпросишь..." "На уровне мамочки!" Это было противно и как-то даже стыдно...