Заре навстречу
Шрифт:
— Какой ты подлец! — простонал Вазузпн, закрыв лицо руками. — Зачем, зачем так жестоко?..
— Но ты все это знал, брось притворяться.
— Я еще надеялся, что это не так.
Бледный, с дрожащими губами, Сапожков произнес, задыхаясь:
— Я бы никогда по стал говорить тебе это, если бы но знал, что ты негодяй. А теперь вот что… — Сапожков взял папиросу и, неловко, неумело закуривая, произнес повелительно: — Теперь я уйду, а ты все скажешь Витолу, слышишь, все!
— Подожди, не уходи, Петр! Хорошо, зови Витола, Нет, подожди! А потом
— Не надо, Вазузин. Ты же знаешь, что ты сделал, — Тогда последнее, Петр! — Вазузин поднял темное лицо с глубоко запавшими глазами и попросил со слабой надеждой: — А если я все скажу, вы можете?..
— Ну не мучай меня, Вазузин! — с отчаянием произнес Сапожков. — Зачем ты со мной торгуешься?
— Ладно, зови Витола. Но ты все-таки побудь здесь.
— Хорошо, я останусь.
Закончив показания, Вазузин устало и уже равнодушно спросил Витола:
— Так вы как, сегодня со мной кончать будете? Хорошо бы дольше не тянуть.
Ян задумался. Его круглое, с детскими, пухлыми щеками лицо было мрачно.
— Вы считаете, что заслуживаете расстрела?
— Да.
— Мы вас не будем слушать в этом. Мы не мстители.
Вы сами себе уже отомстили. Я за то, чтоб вы жили и думали. Вы будете сидеть в тюрьме долго. Вы помогли революции своим признанием. Революция убивает тех, кто ей опасен. Вы — уже нет. Я буду говорить это на суде.
— К черту! — закричал Вазузип. — К черту, все к черту!
Ян опустился на стул, стиснул голову сильными, мускулистыми руками.
— Так болит, так болит! — Он приложил широкую ладонь к сердцу. — И здесь тоже. — Стукнул кулаком по столу и крикнул: — Ты понимаешь хоть, что ты делал?
По-ни-ма-ешь, Вазузин, понимаешь?
Егор Косначев писал в газете "Революционное знамя": "Народ-богатырь снесет ныне с лица земли каменное позорище тюрем, а на их месте воздвигнет дворцы науки". Но никто не собирался ломать городскую тюрьму.
Наоборот. С утра до ночи курсанты Федора Зубова ремонтировали главный корпус, приспосабливая его себе под общежитие. Каторжную тюрьму забрал продовольственный отдел под склады. Только вросший в землю старый каменный флигель, где последнее время жили солдаты конвойной команды, отвели под тюремное помещение.
Хотя у папы на солдатском ремне висел большой револьвер в засаленной кобуре, он совсем не походил на настоящего начальника. Опускаясь на табуретку, он каждый раз тревожно вскакивал, забывая, что у него сзади висит наган.
Бывший фронтовик Зеленцов, снисходительно усмехаясь, советовал:
— Вы, Петр Григорьевич, потуже поясок затяните, тогда пушка не будет беспокоить.
Сапожков послушно начинал ковырять ремень зубом внлки, чтобы сделать дырку и потуже затянуть пояс.
— Полковник жалуется, требует отдельную камеру, не желает с ротмистром сидеть: храпит во сне очень, — рассказывал Зеленцов.
— Очевидно, носоглотка не в порядке, — оживился Сапожков. Потом рассердился: — Не понимаю полковника!
Интеллигентный человек, я же
— Да что здесь, постоялый двор?
— Надо же нм где-нибудь ночевать, но, с другой стороны, я не знаю, имеем ли мы право ставить своих заключенных в более стеснительные условия.
— К стенке их надо ставить, — уныло заметил Зеленцов. — Они из-за угла нам в спину стреляют.
Сапожков снял очки, протер стекла пальцами, снова падел и заявил решительно:
— " Мы не должны руководствоваться даже естественным в таких случаях чувством мести. В классовой борьбе нередки случаи, когда преступником является не тот, кто совершил преступление, а тот, кто побудил совершить его.
Кабинетом начальника тюрьмы и его заместителя был самый обычный каземат. В глубокой амбразуре под потолком — зарешеченное окно. Керосиновая лампа — в нише над дверью — в сетке из толстой проволоки под замком. Наглухо приделанные к полу железные койки, откидной столик, в углу параша с тяжелой деревянной заслонкой.
Зеленцов тоскливо жаловался:
— Не могу здесь спать. Будто сам посаженный.
— Ну что вы! — удивился Сапожков. — Камера отличная, почти нет сырости. — Проведя ладонью по кирпичной стене, показал: — Видите, чуть влажная. Обычно, знаете, грибковая плесень чуть не до потолка. Сырость — источник ревматических заболеваний.
И со странным удовольствием стал предаваться воспоминаниям о тюрьмах, в которых ему приходилось сидеть.
— Старинные казематы имеют свое преимущество, — разглагольствовал Сапожков. — Слышимость менее значительная. В Крестах у меня сосед был, опустился, кричал по ночам, а оказался отличным шахматпстом. Мы с ним целые ночи напролет играли.
— Вас, что же, с ним в одну камеру свели?
— Нет, зачем, стучали через стенку. Применяли самый элементарный азбучный код, ну и перестукивались.
— Вот что значит культурные люди! — со вздохом произнес Зелепцов и, небрежно ткнув рукой в стенку, заметил: — А эти наши, дал газету, а они, извините, для параши только пользуются. Вот Голованов, сколько он на своем прокурорском веку хороших людей пересагкал, а ничему у них не научился. Постучите ему — не поймет.
Ян Витол часто поручал Сапожкову производить обыски.
Деликатный и застенчивый, Петр Григорьевич, предъявив ордер на обыск, тщательно вытирал в передней ноги о половичок, потом сконфуженно, с извинением просил ключи от ящиков стола, шкафов, долго, бережно и неловко укладывал обратно вещи. Как-то, свалив с подставки красного дерева вазочку, он так смутился, так извинялся, так неловко совал деньги владельцу за разбитую вазочку, что красногвардейцам, сопровождавшим Сапожкова, стало за пего совестно. Обнаружив в томе собрания сочинений Жуковского лежавший внутри вырезанных квадратом страниц маузер, Сапожков, негодующе всплеснув руками, воскликнул: