Заре навстречу
Шрифт:
— Ты как заправский извозчик с лошадьми научился обращаться, обернувшись к папе, похвасталась: — Заметил, как он все понимает?
Но что ответил папа, Тима не расслышал.
— Сапожков! — сердито кричал Белужин. — Ты куда с упряжки гнедого чересседельник подевал? Сказано же, на деревянном гвозде всё в порядке вешать!
Тима бросился в конюшню, нашел упавший в сено чересседельник, а когда снова вернулся, увидел, как мама, сняв рукавицы, протянула папе руки и папа, взяв их в свои,
— Ты, знаешь, Варенька, еще за сто восемьдесят лет до рождения Христова братья Гракхи предлагали устроить справедливый передел земли, и оба в разное время за это были убиты патрициями.
— Пожалуйста, не беспокойся, — сказала мама. — КЬк тебе известно, сейчас совсем другое время. А у товарища Козырева есть даже в деревянной коробке скорострельный мозер.
— Не мозер, а маузер, — поправил Тима. — А твой револьвер называют «бульдог».
— Смешно, — улыбнулась мама, — револьвер с собачьим названием.
— Смит-висоп лучше, а самый замечательный — это браунинг, — задумчиво сказал Тима. — Я его у Яна впдел, плоский, синий, и только один раз нажмешь, остальное сам стреляет.
Мама взяла Тиму за плечо и, тревожно заглядывая в лицо, взмолилась:
— Дай мне сейчас же честное слово, что ты без меня не будешь даже близко подходить к оружию, — и, повернувшись к папе, произнесла с отчаянием: — Ты слышал?
Откуда он, по-твоему, про револьверы узнал? Ему ктонибудь дает их трогать, да?
— Варенька, — сказал папа твердо. — Тима уже не маленький ребенок. В его возрасте я тоже интересовался всякими машинами.
Мама стала взволнованно развязывать уши заячьей шапки, обернутые вокруг ее шеи.
— Боже мой, — огорченно твердила она, — боже мой!
Ну как я вас могу оставлять одних вдвоем, когда ты потворствуешь всяким глупостям?
— А ты возьми меня с собой, — быстро посоветовал Тима.
— Еще чего не хватало! — испугалась мама. — Нет, нет, оставайся со своими конями и с папой.
— Папа все равно со мной редко встречается, — пожаловался Тима.
— Петр, — сказала мама. — Я прошу тебя…
— Хорошо, — пообещал папа. — Я буду обязательно каждую ночь навещать Тиму.
— Да, да, непременно! Тима не должен оставаться один.
— Только ты скажи, чтобы он будил меня, — деловито попросил Тима. — А то придет на цыпочках, поглядит, как я сплю, и снова уйдет, а я и не узнаю, что он приходил.
Мама задумалась:
— Будить ни в коем случае. Нарушать сон вредно.
— По коням! — зычно закричал Козырев, и головные подводы выехали из ворот.
Мама вскочила в свои сани и стала махать папе и Тиме рукой.
А папа и Тима еще долго бежали рядом с санями и кричали маме:
Папа. Варенька, умоляю — не простудись!
Тима.
Папа. Будь осторожна: сейчас в дэревне ожесточенная классовая борьба!
Т и м а. Приезжай скорей обратно!
Папа. Помни, ты — мое самое главное на свете.
Т и м а. Мамуссчка, ты обо мне думай, когда спать ложишься, ладно?
Мама махала им обоим рукой, глаза ее сине и влажно блестели, и последнее, что увидел Тима, — это белую заячью шапку и в пей лицо мамы, такое ласковое, печальное, дорогое.
Обоз скрылся за поворотом, на дороге остались только гладко отшлисровакные следы от полозьев, но и их скоро запорошило густым, кудлатым снегом.
Остановившись возле ворот транспортной конторы, папа сказал Тиме, вздохнув:
— Вот, брат, мы с тобой вдвоем остались. Плохо нам будет теперь без мамы.
— Ничего, — утешил Тима, — она скоро вернется.
И даже-хорошо, что поехала. Видел, какая она худая, а в деревне, говорят, еды много. Поест там как следует и вернется даже толстее.
— Ну что ж, — согласился папа. — Будем ждать. — Потом добавил сконфуженно: — Ты пзвини, Тима, мно надо идти.
— Мне тоже, — сказал Тима.
— Тебе куда? — спросил папа.
— К Ваське. Может, поеду, еслп вызов будет. А тебе куда?
— Витол вызывает.
— Контриков за шкирку хватать, да?
Папа обиделся, покраснел и сказал Тиме назидательно:
— Пользоваться жаргонными выражениями — значнт, пренебрегать чистотой и ясностью русского языка.
Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смел этого делать!
— Ладно, не буду, — покорно согласился Тима. Потом нерешительно спросил: — А ты все-таки зайдешь ночью?
— Постараюсь, обязательно постараюсь.
— Ну, я пошел, — объявил Тима, но, сделав несколько шагов, оглянулся, увидел спину отца, сутулую, с уныло опущенными плечами, и, проникаясь к нему шалостью, крикнул: — Папа, обожди!
— Ну, что скажешь? — спросил папа, стараясь спрятать от Тимы свои грустные глаза.
— Папа, — сказал Тима громким шепотом и предложил: — Давай я тебя поцелую.
Он обнял отца за обросшую жилистую, худую шею и изо всех сил поцеловал его в колючую щеку.
— Тима, — сипло сказал папа, — ты знаешь, что… — и, протирая очки дрожащими пальцами, добавил: — Ты хороший человек, вот, — и, надевая снова очки, попросил: — Люби маму, она у нас, знаешь, необыкновенно хорошая.
И, бережно поцеловав Тиму в лоб, глубоко засунув руки в карманы, ушел, а из его правого, протоптанного валенка волочился по снегу вылезший кусок портянки.
В конюшне Тима обнял за шею Ваську и, прижимаясь лицом к его шерсти, тепло пахнущей потом, шептал дрожащими губами: