Засекреченный полюс
Шрифт:
Борис уже оделся и усердно помогал Гаврилычу накрывать на стол, на котором стояла тарелка с дольками свежего лука, нарезанная по-мужски крупными кусками копченая колбаса и запотевшая бутылка без этикетки.
Скрип снега возвестил о приходе нового гостя. Это был Володя Щербина. В недавнем прошлом лихой летчик-истребитель, о чем красноречиво свидетельствовали четыре ордена Красного Знамени, он не сразу отважился перейти в "тихоходную" авиацию. Все решила случайная встреча с известным полярным летчиком Л. Г. Крузе. Полгода спустя он уже сидел за штурвалом полярного Си-47.
– Здорово, братья славяне! С праздником! А вот это, так сказать, мой личный вклад в общее дело, - сказал он, доставая из глубокого кармана кожаного реглана бутылку армянского коньяка.
– Сейчас народ еще подойдет.
– Он присел на банку из-под пельменей, расстегнул реглан и... задремал. Сказалась усталость от напряженных полетов последних дней.
Тем временем Борис успел перелить воду, полученную из растаявшего льда, из ведра в большую кастрюлю, вскрыть банку с пельменями. Когда вода в кастрюле забурлила, он, нагнув край банки, стал аккуратно сыпать закаленные морозом каменно твердые шарики пельменей. Все нетерпеливо поглядывали на кастрюлю, из которой доносилась глухая воркотня.
Наконец Борис снял крышку, выпустил на волю столб ароматного пара, помешал ложечкой, принюхался и, глубокомысленно хмыкнув, заявил, что "пельмень всплыл и можно начинать".
– Сейчас мы еще строганинки организуем, - сказал Щербина, поднимая с пола сверток, в котором оказалась отличная крупная нельма. Скинув реглан, он извлек из кожаных ножен матово поблескивавший охотничий нож с красивой наборной рукояткой из плексигласа, уткнул закаменевшую на морозе рыбину головой в рант ящика и пилящим движением снял тонкий слой кожи с мясом.
– Ну как? Пойдет?
– Толстовато, сынок, - критически заметил Канаки. Уж он-то знал толк в этом деле и за свои многолетние скитания по Арктике съел строганины больше, чем мы все, вместе взятые.
– Виноват, исправлюсь, - сказал Володя, и следующая полоска, тонкая, полупрозрачная, завилась, словно древесная стружка.
Пока Щербина строгал нельму, я извлек из кухонного ящика бутыль с уксусом, пачку черного перца, банку горчицы. Налил полную тарелку уксуса, добавил две столовые ложки горчицы, от сердца насыпал перца и, тщательно размешав, торжественно поставил адскую смесь для макания строганины в центр стола.
– Вот это воистину по-полярному. Тебя, док, ждет яркое кулинарное будущее. (Увы, время показало, что Канаки не ошибся.) К такой закуске не грешно налить по двадцать капель.
Мы подняли кружки. За стеной послышался звук шагов. Кто-то подбежал к палатке.
– Эй, в палатке! Доктор дома?
– Дома. Заходи погреться, - отозвался я, обильно посыпая свою порцию пельменей черным перцем.
– Давай быстрее к начальнику. Кузнецов срочно вызывает.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - недовольно пробурчал Канаки.
– И чего им там неймется в праздник?
– А может случилось что?
– осторожно предположил Рожков.
– Случилось не случилось, а идти надо, - сказал я, поднимаясь и нахлобучивая на голову мохнатую шапку.
– Начинайте пока без меня.
Палатка штаба была недалеко, но пока я добежал до нее, меня охватило смутное чувство тревоги: неужели действительно случилась авария? Надо сказать, все эти месяцы я жил в состоянии постоянного внутреннего напряжения. Это чувство гнездилось где-то глубоко в подсознании: читал ли я книгу, разрубал ли снег на взлетной полосе, отогревался в спальном мешке, беседовал ли с ребятами в минуты отдыха или долбил лунку в ледяной толще. Здесь, в самом центре Северного Ледовитого океана, за тысячи километров от Земли я был единственным врачом, и ответственность за благополучие, здоровье, а может быть, и жизнь товарищей по экспедиции тяжким грузом лежала на моих едва окрепших плечах.
Правда, до сегодняшнего дня моя медицинская практика была довольно скромной. У одного разболелось горло, другой порезал руку, у третьего случился приступ радикулита. Иногда, стеная от зубной боли, заходил какой-нибудь "полярный волк" и, держась за щеку, с ужасом взирал на кипящие в стерилизаторе кривые щипцы. Но кто знает, что случится завтра. Ведь Арктика может преподнести самый неожиданный сюрприз. И тогда... Не хотелось думать, что тогда. Хорошо, если льдина, на которой очутится пострадавший экипаж, будет ровной, без трещин и торосов, и самолет, вылетевший на помощь, сможет совершить посадку.
Потоптавшись у входа, чтобы перевести дух, я приподнял откидную дверь, обитую из десятка узких реек, окрашенных голубой краской, и решительно шагнул через высокий порожек.
Штабная палатка была просторной, светлой. Четыре пылающие конфорки излучали приятное тепло. Пол был застелен новыми оленьими шкурами. Их еще не успели затоптать, и коричневый мех был пушистым, отливал блеском. Вдоль стенок располагались койки-раскладушки, по три с каждой стороны. У первой, слева от входа, стоял на коленях мужчина в толстом, ручной вязке коричневом свитере, меховых брюках и собачьих унтах с белыми подпалинами. Круглое, смугловатое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Короткий ежик черных, с густой проседью волос придавал ему спортивный вид. Перед ним на брезенте, постеленном поверх спального мешка, валялись детали разобранного киноаппарата. Одну из них он держал в руке, тщательно протирая ослепительно белым куском фланели. Это - главный кинооператор экспедиции Марк Антонович Трояновский. Его имя стало известным еще в тридцатых годах, когда весь мир увидел кинокадры, снятые молодым кинооператором Союзкино во время исторического похода ледокола "Сибиряков" через шесть полярных морей {22} .
22
Летом 1932 года советская экспедиция на ледокольном пароходе "Сибиряков" под руководством О. Ю. Шмидта впервые в истории полярного мореплавания в одну навигацию прошла северо-восточным проходом (Северный морской путь) из Архангельска в Тихий океан.
Спустя пять лет, 21 мая 1937 года, он в числе первых тридцати смельчаков высадился на дрейфующей льдине у Северного полюса, увековечив на пленке подвиг советских полярников. А сегодня он с другим кинооператором, Евгением Яцуном, ведет кинолетопись нашей экспедиции. И, надо честно признаться, многие из нас норовят "случайно" попасть на прицелы их кинообъективов.
Услышав стук откидной дверцы, Трояновский повернул голову, улыбнулся и, сказав "Привет, доктор", как-то заговорщицки подмигнул. Это было совсем не похоже на Марка, обычно весьма сдержанного и даже несколько суховатого. Однако именно поэтому я вдруг сразу успокоился: ну не станет же Трояновский улыбаться, если случилось что-то серьезное. Оглядевшись, я увидел, что в палатке довольно много народу. На одной из раскладушек, расстегнув коричневый меховой реглан, Михаил Васильевич Водопьянов, один из первых летчиков - Героев Советского Союза, что-то вполголоса оживленно рассказывал Михаилу Емельяновичу Острекину - заместителю начальника экспедиции по научной части. Присев на корточки перед газовой плиткой, колдовал над чайником штурман Вадим Петрович Падалко, которого многие побаивались за острый язык.
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов сидел в дальнем конце палатки, склонившись над картой. Темно-синий китель морского летчика с золотыми генеральскими погонами ладно сидел на его атлетической фигуре. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят. Но его моложавое, обветренное лицо и ярко-синие глаза странно контрастировали с густыми, слегка вьющимися совершенно седыми, с желтизной волосами. Ходил он всегда каким-то присущим ему уверенным шагом, придававшим особую весомость его походке. И при всей мужественности и решительности облика говорил он никогда не повышая голоса. Никто никогда не слышал, чтобы он изменил своей привычке, даже распекая подчиненного. Видимо, поэтому полярные летуны между собой называли его "тишайшим". Он пришел в Арктику еще в войну, командуя авиацией Северного Флота, а в 1949 году был назначен начальником Главного управления Северного морского пути.