Зашифрованные маршруты
Шрифт:
– Ре-бя-та! Держитесь!- раздался сверху голос Тимки Булахова.
– Наши пришли! Ура!
Петька заставил себя подняться на ноги.
Качаясь от слабости, обвел взором поляну, лес, пики скал и, напрягшись, сделал шаг к кустам, где застонала Таня.
– Петька! Стой! Петька! Это мы!
– Петька повернулся, на всякий случай, поднимая вверх парабеллум. И увидел неясно, как будто сквозь слезы, стоящего на уступе деда Торбеева и рядом с ним бледное лицо Шурки Подметкина. Из ствола длинного торбеевского ружья вилась тонкая струйка дыма.
«Торбеев стрельнул в Мулекова», - падая от слабости, подумал Петька. И снова в голове загрохотал бой, закружились березы и даже послышался мамин голос:
Румяной зарею покрылся восток, В селе за рекою потух огонек…Когда Петька очнулся, он увидел стоящую перед ним на коленях Таню. Левая рука у Тани была перевязана в двух местах. На худенькой шее, там, где всегда билась синяя жилка, - большая ссадина.
– Ты живая?
Таня улыбнулась:
– Нас дедушка Торбеев спас, его сюда Шурка Подметкин привел.
– А где Хорек?
– Вон лежит возле камня, связанный. Ремень грызет от злости.
Петька стал подниматься. Сев на землю, ощупал голову. Она была аккуратно перевязана. У скалы шла спешная работа. Тимка в пещере нагружал золотом рюкзак и отправлял вниз, а там его принимал дед Торбеев.
– Таня, а где Шурка?
– Обратно в поселок ускакал сообщить, что золото нашли, чтобы людей нам послать на помощь.
Петька слабо улыбнулся:
– А на чем он ускакал?
– На лошади. Они сюда на лошади пришли.
Петька устало закрыл глаза и снова лег на землю.
Живуч был Петька Жмыхин. Отлежался на зеленой траве и, когда разгрузка пещеры была закончена, мог уже самостоятельно вставать и ходить. Правда, лицо его заплыло от ударов и ссадин, а повязка на голове в одном месте насквозь пропиталась кровью.
Первым делом Петька подошел к связанному Хорьку, посмотрел на него и сказал презрительно:
– Предатель Родины, - и сплюнул в сторону.
Хорек испуганно смотрел на деда и умолял развязать его и божился, что не убежит. Всех называл ласково: Танечкой, Петенькой, а Тимку называл Тимонькой. Но на просьбы предателя дед Торбеев замахнулся прутом:
– Молчи, иуда!
Правая рука у Мулекова тоже была перевязана белой тряпкой. Дед Торбеев проверил, крепко ли связан бандит и сказал:
– Молись богу, что дробью тебя шибанул, а не картечью.
Мулеков стал ругать всех подряд и просил, чтобы его убили. Торбеев, раскуривая трубку, усмехнулся:
– Убить просишь, народного гнева боишься? Нет, Хорек, у нас законы другие - наши советские. Народ тебя судить будет! В Иркутске о своих пособниках расскажешь, посмотришь людям в глаза, зверь ты ненасытный, послушаешь, что они тебе скажут.
Мулеков молчал, стараясь зубами подтянуть ремень, связывающий руки. Потом вдруг рывком сел на землю.
– Дед, отпусти меня. Я помогу тебе захватить самурайский самолет! Вызову сейчас по рации, ночью он придет, вы всех перестреляете, и самолет ваш. А потом меня отпустите.
– Мулеков облизнул губы: - Военный самолет, специальный, он же миллион стоит! Слышишь, дед?
– Молчи, Хорек! Надеешься, что они прилетят и нас перебьют? Иуда!
– Дед, пододвинь рацию, я им ложные координаты дам, они в скалы врежутся, и сами увидите, как они сгорят!
Никто Хорьку не ответил.
– Может, испробовать?
– Не верь ему, Тимка! У него наверняка запасной шифр есть. Скажет, и все. Здесь десант выбросят и нас захватят, и они, - забинтованной головой Петька кивнул в сторону туго набитых кожаных мешков с золотом, - и они уйдут за границу.
Как только стемнело, Мулеков вдруг стал мелко трястись, жаловаться, что ему холодно.
– Согрейте, согрейте меня, проклятая лихорадка!
– жаловался он.
– Согрейте, иначе я умру. Я знаю много тайн. Не дайте мне умереть, я назову фамилии резидентов, работающих на Кругобайкальской железной дороге. Разведите мне костер.
– Он трясся, судороги сводили ему руки и ноги. Зубы постукивали.
– Костер, - умолял он, - согрейте меня. Я… я… я при-при-го-жусь, - задыхаясь, просил Мулеков.
Тимка, Таня и дед Торбеев стояли и растерянно смотрели на дергающегося Мулекова.
– Может, собрать костер, а то еще сдохнет до суда, как ты, Петька, думаешь?
Петька тяжело слез с камня, пошатываясь, подошел, наклонился над Мулековым и спокойно сказал:
– Придуривается.
– Петька, а зачем ему придуриваться, видишь, как его корежит?
– Не тепло ему нужно, а костер. Сигнал самолету дать. Слышите!
Торбеев поднял к небу лицо. Подставил ладонь к уху, прислушался. В темном небе отчетливо послышался мягкий рокот самолетного двигателя. Гул нарастал. Задрожали скалы. В темноте вспыхнул синий луч небольшого прожектора, и гул стал удаляться.
Потом видно было, как далеко на западе мелькнули огоньки разворачивающегося самолета, и снова шум стал нарастать. Мулеков рывком вскочил вдруг на связанные ноги и закричал во все горло:
– Я - Прозелит. Я - Прозелит! Применяйте парашюты!
– Он кричал так пронзительно, что, казалось, заглушал шум двигателей вражеского самолета.
В небе словно услышали визг Хорька. Самолет дал круг и пошел на снижение. Теперь уже четыре прожектора, два синих и два зеленых, шарили по земле, высвечивая пики скал и отдельные деревья. Через специальный усилитель с самолета раздался голос: