Зашифрованный план (Повести, рассказы)
Шрифт:
— Эх, человек, человек… И зачем он себя так мытарит!
У двери оглянулся. В бараке не было никого. Ефим Иванович снял с себя плащ, укрыл им спящего товарища и осторожно вышел.
Таежное утро, туманное, пахнущее смолой, освежило его, и сразу исчезла усталость от минувшей бессонной ночи. Захотелось улыбаться. Поеживаясь, в одной телогрейке, начал было взбираться к канаве наверх, но заметил кучку людей, махавших руками у главного монитора. Должно быть, спорили. Это было совсем необычно.
Ефим
Это был обширный купол, словно опухоль, поднявшийся среди долины. Вершина его заросла кустарником и чахлыми покосившимися березками. А стена котлована уткнулась в обнаженную монитором ледяную броню.
Тщетно били столбы воды в мерзлоту. Лед крошился, обваливался, но нормальной работы, при которой смываются кубометры песков, не было и в помине. Гидравлика словно запнулась…
Артельщики были озадачены. Прибежал поднятый со сна Бурьянов.
И чем более ясным делалось положение, тем более хмурыми становились люди. Понимали, что быстро мониторы не справятся с препятствием.
— А вода-то падает с каждым часом, — тревожился мониторщик. — Уже главный напор прошел!
— Откуда она, эта шишка чертова, выросла? — сокрушались люди.
Старик Филатыч пожевал губами.
— Наледь. Лет десять назад такую по Джинде помню. От шибко больших морозов.
— А нонешняя зима, — поддержали его, — студеная да лютая. Вот и промерзло!
— Выдумывать что-то надо, — решил Бурьянов.
По его предложению увеличили диаметр струи до шести дюймов. Навинтили для этого на ствол крупнокалиберную носовку и выключили другие мониторы, чтобы собрать для удара всю воду.
Но и это не помогло! Каскады воды рушились с бешеной силой. Но ледяная глина, переплетенная кореньями, держалась как железобетон.
Под конец с оглушительным звоном лопнуло соединение в магистрали. Потоки воды хлынули из разорванной грубы, и монитор, как подбитая пушка, смолк.
Ефим Иванович бросил ненужную сейчас работу у канавы и лазил по наледи.
Был четко виден разрез всей толщи, вскрытой гидравликой. Сверху, от самой травы, идут черные и желтые пласты пустой породы. В этом напластовании нет золота. Оно зовется на языке старателей торфами. А вот внизу метровый пояс красной глинистой массы, вперемежку с галькой, — это и есть «пески». В них-то и сосредоточены крупины драгоценного металла.
Сейчас пласты земли словно залиты отвердевшим стеклом. Толстые своды сплошного льда в несколько ярусов прорезали почву. Ясно, что Джинда промерзла до дна. И грунтовые воды нашли себе выход поверх окаменевшей почвы ее долины. Всякий новый нажим мороза прибавлял добавочную ледяную скорлупу. Так и вырос колокол льда, прикрывший золотое гнездо.
Все более и более оживляясь, Ефим Иванович лазил, разглядывал, схватывая большую рождающуюся мысль. Продумав, загорелся и вдохновенный пошел к толпе.
— Ребята! — кричал он на ходу. — Беде помочь просто. Заложить заряд аммонала и — все! Растрясет моментально!
Недаром когда-то он работал отпальщиком.
Совсем убитый, почернелый, согнулся на камне Бурьянов, до самых колен лицо опустил. А вокруг него стояли артельщики и молча требовали ответа.
— Знаю я это, Ефим. Не хуже тебя знаю. Да нет у нас аммонала. Не предусмотрели мы этого дела!
Все молчали, и Ефим Иванович почувствовал, что по цельной и сплоченной артели сейчас вот-вот побегут морщины раздора, как трещины по разбитому зеркалу. И это стало страшно. Потому что сейчас, когда он почувствовал себя в силах сделать нечто полезное и главное, выручающее, артельное предприятие показалось ему неизмеримо ближе и роднее, чем раньше, когда он мелькал в нем десятой спицей.
Он шагнул вперед и резонно сказал:
— Аммоналу сколько угодно на главном стане. Взять да принесть!
Засверкали озлобленные, возмутившиеся взгляды:
— Не время для смеху!
— Знает, ведь, дьявол, что на стан река не пустит!
И уже совсем спокойно, весело и уверенно решил Ефим Иванович:
— Или я послезавтра с аммоналом вернусь, или спирту за упокой души припасайте!
Человек стоял радостный. Всему миру себя объявил. Как ему не поверишь?
Загляделись на Ефима Ивановича люди. А Филатыч взволновался до слез:
— А я-то даром восьмой десяток живу? И я с тобой, сыночек, пойду, кой на что пригожусь.
Бурьянов уже овладел собой. Опять стал распорядительным и властным.
— Трудное, товарищи, обстоятельство, — откровенно признался он, — не вернутся наши орлы с аммоналом, и будет хана! Но думаю я так, что должны они прийти. И все мы давайте так думать. И значит, одна половина людей чинить трубу становись, а другая, — он указал на купол, — чертовину эту к взрыву готовить!
Звездное и голубое раскинулось небо.
На землю пал мороз. Это было хорошо, потому что по хрупкому насту быстро скользили лыжи. Шелково шуршали гладкими камысами.
Затемно, до зари, подкатили Ефим Иванович с Филатычем к броду. К тому месту, где по правому берегу громоздится хребет Дар-Саг и отвесными стенами упирается в Джинду.
Здесь люди добрые или на тот берег идут, либо назад вертают.
В утренней тишине мятежно шумит река, и далеко уносится ее гул по ущелью.
Ефим Иванович шел, и будто все пятнадцать товарищей шагали рядом! Догонять убежавшее счастье. От этого тверда у него поступь и просторно в душе.
Но, однако же, остановился, выйдя на берег.