Заслон(Роман)
Шрифт:
Старик хозяин, дремавший у стола в просторной кухне, сказал им, что Сун-фу уже отдыхает, и крикнул снохе, чтобы собирала на стол. Ильинский вымыл над лоханью руки, пригладил негустые волосы. С лица, нажженного ветром и морозом, быстро сбежали живые краски. Он был неразговорчив и явно чем-то озабочен.
Бородкин сказал, что уже поужинал. Старик провел его в тускло освещенную прохладную залу и вернулся на кухню. Саня осмотрелся в полумраке и лег на широкую лавку, под образами. Над головой потрескивал фитилек зеленой лампады. Пахло деревянным маслом. Сун-фу
Ильинский, позевывая, сидел в ногах постели и натягивал бурки. Сквозь щели в переборке было видно, что на кухне пылает лампа. Молодуха месила тесто. Умываясь, Ильинский разговаривал с нею, поинтересовался, сколько верст отсюда до Казакевичево.
Казачка ответила, жеманясь, что замуж шла убегом и не успела версты те сосчитать. Она, видимо, любила побалагурить, посмеяться. Ильинский небрежно уронил:
— Своих девок здесь не хватило или были, да не такие красивые?
— Да уже призабылось, что к чему, — скромничала молодуха и смешливо ввернула: — Папаньке там моему поклон. Ксюша, мол, наказывала. У него и остановитесь. Первый дом на станице, Шереметьевыми мы прозываемся.
— Ладно, передам. Через часок можно будет перекусить?
— Да я сю минуту! Рань-то какую всполошилися…
Ильинский хлопнул дверью. Бородкин в незастегнутой куртке кинулся за ним следом.
На улице было морозно и тихо. Вкрапленные в черный купол неба звезды казались такими большими и яркими, будто приспустились к земле.
— А, комиссар, — обернулся на Санины шаги Ильинский. — Я-то думал, тебе еще сладчайшие сны снятся.
— Будем делать побудку? — спросил Бородкин.
— Кто идет? — отделилась от стены бревенчатого дома темная фигура.
— Свои. Это ты, Гамберг?
— Как видишь. Дай-ка огонька. — Они закурили. Саня стал расспрашивать о минувшей ночи.
— Шастин заболел, — ответил Вениамин. — Всю ночь в жару метался. И еще ребята пообморозились. Харитонов толкует: надо их на подводе отправить в Хабаровск.
— Маменькины сынки, вырядились, как на прогулку. Цацкайся теперь с ними! И в Хабаровске они нужны, как… — Ильинский выругался сквозь зубы. — Пойти посмотреть…
— Прыткий, — сплевывая в истоптанный снег, сердито выдохнул Вениамин… — «Подь сюда, сделай это…» Ребята всю ночь в карауле, как цуцики, дрогли. Эй, куда вы? — крикнул он выбежавшим из дома тербатцам. Один из них поскользнулся на обледенелой ступеньке, неуклюже поднялся и стал растирать ушибленное колено.
— Куда это вы? — спросил у него Бородкин.
— Помкомандира велел оповестить, чтобы винтовки тащили сдавать.
— Что? — не веря своим ушам, крикнул Бородкин. — Какие винтовки?
— Обыкновенные. Какие были дадены… — Не дослушав, Саня влетел в темные сенцы, рванул избяную дверь. На бревенчатой стене
— Гусиным салом пяточки нужно было помазать! Каюсь, обмишурился, не припас, каюсь! Тце, тце… — презрительно пощелкал он языком, — ничего себе картина! И это бойцы…
— Что там такое? — спросил комиссар.
— Да вот… медвежья болезнь наши ряды пошатнула, — цинично пояснил Ильинский. Саня отодвинул его плечом и шагнул в комнату. Дыхание захватило от въедливого запаха копоти и пыли. Тускло светил каганец — плавающий в чашке с постным маслом фитилек. У самого входа, упираясь головой в стенку, лежал Николай Шастин, по углам скорчились другие.
Бородкин насчитал двенадцать человек.
— Как дальше будем жить, ребята?
Кошуба подошел сзади, положил на плечо руку, хотел что-то сказать.
— Пускай решают сами, — отвел его руку комиссар.
Шастин поднял кудлатую голову, дико повел глазами. Щеки его за ночь еще больше ввалились и пылали недобрым румянцем.
— Не бросайте нас здесь, — прохрипел он, — белые кругом рыщут, поднимут на штыки.
— Хозяин поет соловьем, смотрит волком, — откликнулись из дальнего угла. — Уйдете вы, спалит вместе с хатой.
— Ладно, что-нибудь придумаем, — ввернул Ильинский.
— И думать неча: раньше надо было этим займаться!
— Отряд!.. Ни тебе фершала, ни тебе аптечки. Гусиным салом попрекнул, а оно бы в самый раз…
— Иде его взять, того сала? Иде тот гусь, что для нас вырос?!
— Отправим вас обратно в Хабаровск, пока дорога свободна, — твердо сказал Бородкин. — Достанем тулупы и лошадей. Я займусь этим.
Ильинский, хмуря брови, посторонился в дверях. На кухню, в распахнутую дверь валом валили тербатцы: ставили в угол винтовки, ссыпали в кучу патроны.
Комиссар тронул в кармане куртки наган.
— Труса празднуешь? — усмехнулся наблюдавший за ним Ильинский. — Зашагаем дальше налегке.
— Как налегке?! — крикнул хабаровчанин в огромной иманьей папахе. — Пехом и без оружия, а если белые наскочат, драться на кулачки?
— В Казакевичево, товарищ Голионко, получите другие!
— Не наводи тень на плетень, — вспылил Бородкин. — Кто их нам приготовил?
— Приказ дан, надо его выполнять. — Ильинский глянул на наручные часы: — Через полчаса выступаем.
— Твой приказ нам не указ, — возразил Иван Васильевич. — Я послал за командиром. И вообще… мы не мальчики здесь собрались.
— Даешь командира! — озорно выкрикнул Витюшка Адобовский.
— Может, тебе мама больше требуется? — осадил его Ильинский. — Навезли сосунков!
Стремительно влетел Сун-фу и остановился, перебегая глазами с одного лица на другое.
— По чьему приказу разоружается отряд? — спросил его комиссар.
Сун-фу захлопал короткими ресничками, горячо заверил, что его помощник напутал. Речь шла — везти оружие на подводах, и только.