Застарелая влюбленность
Шрифт:
Но совсем, совсем другое дело, когда у тебя есть свои дети. Когда Питер был один, он не боялся смерти, и испытывал только азарт от опасности. Но когда он думал о детях, то постоянно вспоминал младших братьев и сестру, умерших во время долгого и трудного бегства от войны. Голод, болезни, холод, путешествие через осеннее штормовое море, издевательства и грабежи пограничников, травля собаками и охоты местных жителей, армейские патрули. Опасность и смерть были на каждом шагу. Их семья потеряла троих детей за время полугодового путешествия. Самых маленьких, самых беззащитных
Он пытался объяснять ей свой страх, свою невозможность их защитить, если вдруг все повториться, и придется куда-то бежать, спасая свои жизни. Она слушала его, сочувствовала поначалу, но мало помалу ожесточалась сердцем. "Питер, - говорила она, - Война закончилась. Людей осталось мало, сейчас не за что больше воевать. Нефть больше не нужна, гидропонной еды всем хватает, города полупустые, места для жизни в избытке. Все плохое прошло, Питер, сейчас надо радоваться жизни, любить друг друга и растить детей. Мы выжили, Питер, все кончилось". Но он качал головой и она уходила из дома гулять и плакать в одиночестве.
– - Но мог ли я поступить по другому?
– спросил он громко, и на этот раз роботы промолчали.
Питер допил остывший кофе, и вышел из кафе. Спотыкаясь он шел не глядя по сторонам по узорчатому тротуару, поддерживаемый роботом, и в который раз словно обдирал себя, пристально всматриваясь, допытываясь, стремясь понять.
"Если бы я согласился с ней, и она бы ошиблась, а я оказался бы прав - то каково бы нам пришлось? Еще одна война, скитания, опасности, смерть. Я бы не пережил этого еще раз." - думал он про себя, спеша неизвестно куда по улице.
Потом он остановился, разом ослабев, когда следующая мысль догнала его, как контрольный выстрел в затылок. "Но права оказалась она. Войны больше не случилось. Все пошло вообще не так, но войны больше не было. И если бы у нас были дети, то они и сейчас жили бы в свое удовольствие и были бы уже правнуки. Возможно...". Каждый раз эта мысль была мучительно-болезненна, как незаживающая рана, которую случайно задеваешь неловким движением. Он не сумел заживить свои детские раны и это отравило всю его долгую жизнь.
– - Я не мог поверить, что доживу до этих лет и этого момента - сказал он.
– Боже мой, тогда это казалось совершенно невероятным. Как, как я мог бы догадаться? И мог ли я поверить ей, положиться слепо на веру, не имеющую прочного основания?
Эр-два, ведущий его по улице внезапно остановился, а потом сказал:
– - С днем рождения, сэр!
И в тот же момент на улице вспыхнуло освещение, заиграла бравурная праздничная музыка, в небо взлетели яркие огни и разноцветные кусочки фольги и ленточки. Голограммы вокруг переливались яркими огнями, в них кружились сотни образов, смутно знакомые лица, пейзажи, дома...
– -
– с натугой, плача, закричал Питер, поднимая руки и бессильно стуча робота в матовый белый пластик груди, - Прекрати!
Все вокруг вмиг погасло, исчезли огни, голограммы, даже упавшая на землю фольга рассыпалась разноцветными искорками. Стало пусто и тихо и только встревоженные непонятными вспышками вороны каркали с каштанов, растущих вдоль улицы.
– - У вас тревожное состояние уровня мозговой активности, сэр, - с тревогой сказал робот.
– Я бы рекомендовал вам немного отвлечься. Может быть вы послушаете релаксационную музыку, или посмотрите на водопад?
– - Провались ты, - слабо сказал Питер, махнув рукой на робота. Он почувствовал себя совершенно одиноким, бесполезным и никому не нужным. Сейчас на пустой и мертвой улице, рядом с роботом, программно имитирующим сочувствие и заботу, ему особенно хотелось, чтобы был кто-то живой, кто бы обнял его и утешил. По детски захотелось уткнуться в маму, и чтобы она пожалела, обняв и накрыв его голову мягкой и теплой ладонью.
Но вокруг была только пустота и тишина города и молчал, ожидая его слов или действий робот.
– - Надо собраться, - сказал глухо Питер. Он принял поданную салфетку от робота, решительно вытер слезы и сглотнул комок в горле. Все равно сейчас уже ничего не поделаешь, жизнь прожита и они старики и остается только сожалеть об упущенных возможностях, о бесполезной жизни.
Боль и глухая беспросветная тоска согнула Питера и он упал на колени прямо на тротуар. Ноги вывели его к дому, где они прожили несколько совместных лет... так давно. Дому, к которому он приходил как к собственной могиле, где были похоронены все надежды и мечты.
– - Если бы я мог все вернуть, - с натугой закричал Питер, ударяя старческими узловатыми кулаками тротуар, плача снова, плача навзрыд, как ребенок. Плечи его сотрясались от рыданий.
Внезапно он почувствовал, как головы его коснулась чья-то легкая, но теплая рука.
– - Бедный Питер, - сказал ласково надтреснутый, но такой знакомый старческий голос.
– - Здравствуйте, госпожа Лоренц, - вежливо поздоровался Эр-два.
– - Хелена?
– не веря прошептал Питер. Он продолжал стоять на коленях перед обшарпанным фронтоном пятиэтажного кирпичного дома, а сухонькая старушка мягко гладила его по голове и обнимала за плечи. Питер закрыл глаза и тихо рыдал привалившись щекой к мягкому гладкому шелку ее длинного, такого старомодного платья.
Робот молча стоял рядом, ожидая, когда потребуется его участие.
Через несколько минут Питер смущенно сказал, что у него болят колени и он не может больше на них стоять.
– - Глупый, милый Питер - сказала Хелена, с помощью робота поднимая его с тротуара и ведя под руку к скамейке.
– - Ты простишь меня?
– глухо спросил он не глядя на нее, когда они кряхтя уселись. Сейчас он боялся, что этот разговор, первый настоящий разговор за много-много лет, закончится с этими его словами. Но и молчать он не мог.