Застекленная деревня
Шрифт:
Старая леди показалась ему очень странной. Сначала она отказалась кормить его, пока он не отработает еду, потом поручила ему колоть дрова — в июле! — а после этого не только поставила перед ним на кухонном столе вареный окорок, картофельный салат, кусок пирога с вишнями и кувшин молока, но, пока он ел, достала с верхней полки шкафа банку с деньгами и дала ему пятьдесят центов. Потом она вернула банку назад и вышла в другую комнату, оставив его одного в кухне.
Ковальчик едва не подавился едой — искушение было слишком велико. Он понимал, что это не оправдание, но у него в карманах было пусто, а старуха вроде бы купалась в деньгах. Если он намеревался получить работу на кожевенной фабрике в Кадбери, то ему нужны были деньги, чтобы прилично одеться и найти достойное жилище, а не спать в амбаре на сене, как скотина. Оставив на тарелке половину окорока и не притронувшись к пирогу и молоку, Ковальчик на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее. Старая леди стояла в соседней комнате спиной к нему и что-то рисовала на холсте. Тогда он закрыл дверь, достал банку, вынул из нее все бумажные деньги, выбежал из дома и быстро зашагал по дороге в Кадбери, сжимая украденные деньги в кармане. Только один раз Ковальчик зашел под дождем за куст, завернул деньги в носовой платок, привязал их к отрезку веревки, который был у него в саквояже, а веревку обмотал вокруг себя под одеждой.
Ковальчик заявил, что больше ничего не знает о старой леди. Конечно, он поступил плохо, украв ее деньги, и должен быть за это наказан. Но он оставил ее живой и невредимой у холста в комнате рядом с кухней. Он не убивал ее и вообще не мог никого убить — слишком много убийств ему пришлось видеть за свою жизнь. Его тошнит от крови. Перекрестившись, Ковальчик поклялся Матерью Божьей, что не тронул и волоска на голове у старой леди — только ее деньги…
Судья Шинн смотрел на Джонни, словно спрашивая: «Теперь, выслушав его, ты по-прежнему уверен, что он убил тетушку Фанни?»
Заключенный снова лежал на койке с безучастным видом. Вероятно, он не рассчитывал, что ему поверят, и рассказал свою историю, только подчиняясь требованию.
Ковальчик закрыл глаза.
Джонни молча стоял над ним. Он был озадачен. За время службы в армейской разведке ему не раз приходилось допрашивать людей, и он научился различать даже слабый аромат лжи. Но насчет этого человека Джонни не был уверен. По всем физическим и психологическим признакам Джозеф Ковальчик говорил правду. Но в его рассказе были серьезные несоответствия.
Судья Шинн хранил молчание.
— Ковальчик, — заговорил Джонни.
Заключенный открыл глаза.
— Вы сказали, что сложили дрова под навесом у сарая. Какой длины были дрова, которые вы накололи? Сколько футов?
Ковальчик развел руки в сторону, показывая длину.
— Около трех футов. Они были одинаковой длины?
Заключенный кивнул.
— Почему вы лжете, Ковальчик?
— Моя не лгать!
— Но вы лжете. Под навесом нет никаких дров. Их нет ни в амбаре, ни в доме, ни поблизости от дома. Возле колоды за амбаром нет свежих щепок — а они были бы, если бы вы кололи там дрова. Я знаю это, Ковальчик, потому что сам все осматривал. Почему вы солгали?
— Моя не лгать! Моя колоть дрова топором и положить его в амбар!
— А почему вы побежали, когда мы проходили мимо вас по дороге под дождем? Разве невиновные так себя ведут?
— Моя украсть деньги… Но моя не убивать…
Судья и Джонни оставили его в кладовой вновь повернувшимся лицом к покрытой сажей стене. Когда они вышли из кладовой, Мертон Избел закрыл дверь и защелкнул замок. Потом он снова сел лицом к двери, держа дробовик на коленях.
— Ну? — осведомился судья, когда они шли назад к его дому.
— Не знаю, — ответил Джонни.
— Я надеялся, что у тебя сложится более твердое мнение, чем у меня. Но то, что ты сомневаешься, тоже важно. У нас обоих достаточно опыта в определении надежности показаний. Если никто из нас не может уверенно заявить, что этот человек лжет или говорит правду, значит, тут что-то не так, и это необходимо расследовать.
— Одной истории с дровами будет достаточно, чтобы его повесить, — пробормотал Джонни. — Я имею в виду, для этих людей. Потому что нет ни малейших доказательств, подтверждающих его слова. И все же, если он не колол дрова для тетушки Фанни, то почему настаивает, что делал это?
— Возможно, просто потому, — предположил судья, когда они поднялись на крыльцо, — что его извращенному уму история о работе за пищу кажется создающей ауру честности, которая не ассоциируется с убийцами.
— Тогда почему он признался, что украл деньги?
— Он едва ли мог это отрицать, ведь деньги нашли у него.
Оба замолчали.
— Теперь ты знаешь, — сказал судья, войдя в кабинет, — почему я хочу, чтобы ты участвовал в этой пародии на жюри, Джонни. История Ковальчика создает интересную альтернативу…
— Заключающуюся в том, — кивнул Джонни, — что если он невиновен, то виновен кто-то другой.
— Вот именно.
Они смотрели друг на друга через письменный стол.
— Если вчера в Шинн-Корнерс не побывал еще один посторонний, — медленно произнес судья, — а никаких доказательств этого нет — я уже расспросил всех, — значит, Фанни Эдамс убил кто-то из жителей деревни, знавший ее всю жизнь. Причем это не обязательно мужчина — не требуется много сил, чтобы кочергой проломить череп девяностооднолетней старухе.
— Иными словами, вы хотите, чтобы я участвовал в жюри в качестве детектива? Моей задачей будет выяснить, кто из ваших соседей прикончил тетушку Фанни, если Джозеф Ковальчик этого не делал?
— Да.
Джонни подумал о мертвом лице, которое ему пришлось прикрыть кухонным полотенцем… Он испытывал странное ощущение личной утраты. Десятиминутный разговор в шумной комнате, одно прикосновение сухой теплой руки — а ему кажется, будто он знал эту старуху с колыбели. Ее гибель пробудила в нем глубоко таящиеся эмоции.
— Хорошо, судья, — сказал Джонни.
Услышав около девяти вечера шум на улице, они выбежали из дома и обнаружили на перекрестке Берни Хэкетта и Орвилла Пэнгмена переругивающихся с древним водителем столь же древнего «кадиллака».
Это был экс-судья Эндрю Уэбстер из Кадбери с сонными глазами на худощавом лице и неуверенными движениями столетнего старца. Джонни пришлось помочь ему выбраться из машины.
— Это все кости, — сказал он Джонни, когда судья сообщил его личность и статус констеблю и фермеру. — С каждым годом они становятся все более сухими. Кости и кожа. Я начинаю походить на мумию из египетской гробницы. Медицине следовало бы найти лекарство от старости. Это проклятие человечества… Ну-ну, Луис, во что ты ввязался? Вооруженные люди! Мятеж! Мне не терпится услышать подробности.