Застенок
Шрифт:
– Разумеется, оставив в стороне фактическую сторону происходящего, весьма трагичную, нельзя не отдать должное литературному вкусу и чувству изящного, которыми обладает этот носитель демона убийства, этот – смело можно сказать – непризнанный, отвергнутый, пр оклятый поэт…
Роман изнемогал, не зная что делать: то ли разразиться диким хохотом, то ли стенать и рыдать. «Это же Бодлер, идиот!!!» – заорал он мысленно, вложив в вопль всю страсть, на какую был способен.
– А ведь вполне может статься – нельзя исключать и такого предположения, – что все эти жертвы необходимы поэту-маньяку для того, чтобы подпитывать кровью и отрезанными волосами поэтическое вдохновение. И здесь закономерно встает вопрос: вправе ли мы лишать поэта права на вдохновение? Ведь поэт, не имеющий возможности писать, подобен птице со сломанным крылом – впереди его ждет только скорая смерть. Задумайтесь об этой трагической коллизии, уважаемые радиослушатели… ээ… мм… одну минуту… – В эфире зашебуршало, и через полминуты голос растерянно продолжил: – Буквально только что к нам поступила свежая информация… Право, мне придется извиниться перед радиослушателями. Допущена досадная ошибка. Только что нам стало известно, что маньяк – самый заурядный плагиатор. Стихи, которыми мы с вами сейчас наслаждались, принадлежат французскому поэту девятнадцатого века Шарлю Бодлеру, предшественнику французского символизма. Вероятно, это отрывки из его сборника «Цветы зла». Н-да. Ну что же… человеку свойственно ошибаться… Ах, все-таки досадно… Однако, хотелось бы кое-что добавить. Так сказать, сделать постскриптум, чтобы не заканчивать наш рассказ на столь грустной ноте. Здесь, в связи с тем, о чем я говорил прежде, нельзя не вспомнить слова другого, не менее знаменитого литератора, японского писателя Акутагавы Рюноскэ, объявившего миру с восхитительной поэтической черствостью, что человеческая жизнь не стоит и строчки Бодлера. Какой великолепный довод в защиту искусства! Какой смелый выпад против общепринятой морали! К сожалению, на этом выпаде нам придется прерваться по техническим причинам. Я прощаюсь с вами, дорогие радиослушатели, до завтрашнего вечера, ну а сейчас – немного классики.
Роман готов был выкинуть чертов приемник в мусорное ведро и уже почти протянул руку к коробке бормотальщика. Но тот, предостерегающе взвыв, разразился музыкальным водопадом. Роман мгновенно опознал эти звуки. Полонез «Прощание с родиной», словно издеваясь, кинулся ему на шею, заключив в зыбкие объятья. Роман обреченно ссутулился на табуретке, обмяк, растаял, впитывая в себя звуки, настойчиво лезущие в душу.
Это был конец. Если в дело вмешался Бодлер – ему крышка. Это последняя и очень веская улика. В городе с миллионом жителей не отыщется другого такого кретина, в котором как в банном узелке были бы увязаны отрезанные косы и Бодлер, змеи и пляска Смерти. Бред да и только. Вся эта история носит несомненный параноидальный характер…
Роман вспомнил о пельменях и кинулся к плите. От ужина остались лишь жалкие, разбухшие до полной несъедобности комочки мяса. Тесто безуспешно пыталось маскироваться под суп-пюре. Роман с отвращением вылил все это в унитаз. Есть ему расхотелось.
…да, параноидальный характер. И очень злостный. Дьявол – это маньяк, сказал мент. Внезапно Роман оцепенел, сраженный убийственной мыслью. Паранойю тоже можно втиснуть в рамки хорошо разыгранного спектакля! «Кто-то симулирует паранойю и загоняет меня в ловушку. Ясно как божий день». Кто-то играется с ним точно так же, как он сам поигрывал со своими случайными жертвами.
Все правильно. За все надо платить – это такой Закон жизни.
Охотник сам превратился в добычу.
А ведь все это и впрямь – такая игра. В палачи и жертвы…
24. Марионетка
Роман возвращался пешком из «Дирижабля», куда относил очередную порцию творчества, а по пути видел вокруг неестественно, даже неприлично много трупов. Они толклись у магазина, с бессмысленными выражениями на лицах ехали в трамвае, гробы на четырех колесах мчались по дороге, трупы валялись под ногами опавшей, высушенной солнцем листвой, и небо хмурилось, как на похоронах, взирая с высоты на этот мрачный карнавал. Мир, увиденный глазами живого мертвеца, неспешно копошился, извивался, барахтался, хитрил и симулировал.
Настроение было препаскудным. То ли из-за паранойи, свалившейся на голову, то ли из-за чертовки Регины, то ли из-за того, где это случилось. Точнее, из-за странной, тревожной ауры той комнаты, куда ловкая бестия затащила его. А верней всего, плохо ему было из-за первого, второго и третьего в комплексе.
Регинка таки исхитрилась овладеть им. Почти изнасиловала – кабы он вовремя не понял, что пассивное сопротивление бесполезно, отступать некуда и надо переходить в контратаку. Именно этого она от него и добивалась, лукавая амазонка. Пороть ее некому…
В этот раз ему отчего-то захотелось познакомиться с главным редактором «Дирижабля», коего ни разу еще не видывал. Бубликов всегда поминал о Главном уважительно, с таявшим в голосе, словно медовое пирожное, почтением, но очень уж загадочный при этом имел вид. Роман чуял – что-то скрывает. Что-то там не так чисто и гладко. Поэтому и вознамерился это дело расследовать. Так, чуть-чуть, совсем немножко поиграть в сыщика. «Я все знаю, господин главный редактор. Сдавайтесь, вам не уйти от заслуженной кары. Только признание может облегчить вашу участь». И пистолетом в лоб – мол, без глупостей. Со мной здесь еще десяток спецназовцев. И Хромого Хмыря пришить к делу – очень уж рожа подозрительная.
Но Хмыря сегодня не оказалось. Попрощавшись с Бубликовым, Роман решил, что подходящая минута настала. Регина отсутствовала. Обстоятельства благоприятствовали шпионской деятельности…
Как выяснилось позже, он непоправимо ошибался – коварная Регина всего лишь затаилась, выжидая удобного момента, чтобы напасть внезапно…
Роман оглядел две двери, за которыми еще не бывал. На одной была привинчена табличка «Производственный отдел». Это неинтересно. Другая дверь скрывала как раз то, что нужно. Кабинет главного редактора. Однако ни имени начальства, ни фамилии табличка не сообщала. Роман осторожно, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Тихо. Он взялся за ручку и, затаив дыхание, медленно повернул ее. Дверь была не заперта и бесшумно поддалась. Роман хотя и ждал этого, но в глубине души все же надеялся, что таинственный кабинет будет закрыт. Тогда он с чистой совестью сможет отправиться домой, не рискуя напороться на темные делишки. И по ночам его станут мучить новые, свежайшие кошмары… Но дверь – вот она, не заперта и медленно отступает в сторону. На мгновенье Роман испугался пришедшей в голову дикой мысли. А что если главный редактор всего этого – Хромой Хмырь? Нет, исключено. Хоть и хитер с виду, но не того полета птица. И рожей не вышел.
Дверь открылась ровно настолько, чтобы в щель могла протиснуться голова. Роман просунул ее, ожидая почему-то увидеть сразу все тайны мадридского двора.
Но ничего примечательного не заметил. Кабинет был пуст. Странный, нежилой, безукоризненный порядок, точно хозяином кабинета был не человек, а распоряжавшаяся здесь всем пустота. Вспомнился мент со своей множественностью пустот. Первая или вторая? Не первая, это точно. Воскрешением мертвых здесь не занимаются, скорее наоборот, плодят живые трупы.
И еще вспомнилась живопись на стене перед Регининым столом, приводившая алчную секретаршу в буйный экстаз. Вообще эта комната вызывала длинную цепь беспокойных ассоциаций.
Роман собрался уже прикрыть дверь, но не тут-то было. Сзади кто-то тихо подкрался и обрушился лавиной. Не ожидая нападения с тыла, Роман от сильного толчка влетел в кабинет, едва не распластавшись на полу. Крепкая рука удержала его от падения за ремень на брюках. Дверь тотчас захлопнулась, а на шею легли чьи-то пальцы. «Ну все», – успел обреченно подумать шпион, пойманный на месте преступления. А женский голос над ухом подтвердил его опасения: