Застрянец

Кочеровский Артем

— Нечего тут шляться, вор!

Тётка с тазом вылетела из магазина, будто опаздывала на автобус. Спешила облить меня помоями, и я не стал лишать её такого удовольствия. Отряхнув ноги, пошёл дальше мимо последних домов, где меня обозвали «глиняшкой» и «крысой» подростки. Куртки, которые я заказал им у портного, валялись горкой в канаве.

Мещерский приказал мне остаться, но это было невозможно. Я натворил слишком много зла и очиститься от него не представлялось возможным. Раньше у меня хоть отчасти были развязаны руки, теперь — я стал марионеткой

Мещерского. Он перестал играть в доброго и злого господина, остался злым и дал ясно понять, что убьёт и Архипа, и Криса, если я снова что-нибудь выкину. Я же решил уйти. Не понравится это Мещерскому? Ну пускай тогда отыщет меня и прихлопнет. Уж лучше так, чем оставаться пешкой в его руках и посмешищем для людей.

Поднявшись на холм, я поковылял к храму.

Тропинка заросла ещё гуще. Я потратил все силы, чтобы подняться. Отдышался и разглядел стоящего на лестнице Седого с молотком в руках. Седой был довольно стар, но всё-таки узнал меня, а может и не узнал, а просто увидел одинокую фигуру на краю его холма. Махнул рукой, зазывая, и продолжил долбить молотком в оконную раму.

Выдохшийся, вымазанный помоями с пропитанным кровью боком я стоял перед ним. Седой прибил доску, спустился и посмотрел на меня с недовольством, будто смотрел на запачкавшегося пацана:

— Пошли! — приказал он и показал на дверь в храм.

— Я не за этим, — ответил я. — Вот!

Седой нахмурил лоб и с недоверием посмотрел на протянутый рюкзак:

— Что это?

— Деньги на восстановление храма.

Седой взял рюкзак, заглянул внутрь. Затем закрыл его, вернул мне обратно и скомандовал строже:

— Пошли!

Внутри он дал мне чистую одежду и сменил повязку, подложив туда что-то из своей народной аптечки. Снял с печи горячий чайник и налил чая. Терпкий напиток со сладкой булкой — единственная еда, что я ел за последние сутки.

— Вкусно.

— Значит, уходить собрался?

— Да. Ты знаешь, всё как-то неправильно вышло.

— Почему?

— Слишком заигрался я в того, кем на самом деле не являюсь.

— А кем являешься? — чай, видать, сдобрил и деда. — Оказалось, что он умеет не только приказывать.

— Не знаю… ну уж точно не господином Глинским, на плечах которого лежит ответственность за людей.

— Интересно, — старик хлебнул чая. — Если ты не являешься Глинским, то кто им является?

— Кто-то другой.

— И чем он лучше тебя, этот другой?

Я посмотрел на старика, тот улыбнулся и отвёл глаза.

— Спасибо за чай, Седой.

— Я много повидал Глинских.

— Не такой уж ты и старый.

— Не старый, — согласился Седой. — И всё же, много повидал.

— О чём это ты?

— Только на моей памяти ты — пятый, сынок. Но только при тебе я видел, чтобы люди в городе улыбались. А ещё ты первый, кто соизволил дать денег на восстановление.

— Погоди! Ты тоже знаешь про?..

— Неважно, кто ты есть на самом деле. Важно — хочешь ли ты что-то изменить.

Несколько минут мы сидели

в тишине и пили чай. Седой подкладывал поленья в печь. Слова старика значили много и одновременно ничего. Теперь ничего…

— Если последний Глинский уходит из Виктомска, то и мне здесь делать нечего, — продолжил Седой. — Этот храм от первого до последнего камня мы построили с твоим отцом. Место для него выбрал и благословил твой дед. Его не просто так называют местом силы Глинских. И это место не имеет значения ни для кого, кроме Глинских.

— Тебе хоть платили за это?

— Твой отец сделал очень много для моей семьи. Больше, чем золото.

— Тогда я хоть пред тобой не буду чувствовать себя куском говна. К сожалению, больше чем золото сам я дать тебе не могу. Только сраное золото и осталось, — сказал я и положил рюкзак с деньгами на стол.

Седой открыл рюкзак и достал оттуда три сотенные купюры.

— Доведу храм до прилежного состояния и тоже уйду, — сказал он.

— И это всё? — я чуть чаем не подавился. — Три сотни?! Там гораздо больше, чем ты думаешь! Возьми рюкзак, притащи сюда людей и за неделю отшаманишь эту развалюху до идеального состояния!

— Место силы хранит в себе силы тех, кто его строит. По-другому не бывает. Твой отец принял меня в вашу семью, став крёстным отцом для моего сына. Только я могу заниматься восстановлением храма. Хотя нет, не только я…

— Нет, уж спасибо.

— Не похоже, что ты знаешь, куда идти.

— В стене за холмом есть дырка, — ответил я. — Местная шпана там часто лазит.

— Невелики же твои планы, господин Глинский. Добраться до забора и пролезть в дырку?

— Чего ты хочешь?! Ты просил денег, я принёс тебе денег! Про то, чтобы я заделался подсобником, разговор не шёл! Мне и так хреново, Седой! Из-за меня пострадали люди.

— И чего ты хочешь? — спросил Седой.

— Я?! Ничего не хочу…

— Раз уж ты собрался покончить с родом Глинских, сдохнув где-нибудь за городской стеной, то прежде отдай почести своей родне.

— Какие ещё почести?

— Отремонтируем храм, оба станем свободны.

Я промолчал.

— Жалуешься, что от тебя людям только хуже? Так вон он твой шанс. Помоги старику закончить работу и умереть с чистой совестью перед твоим дедом и отцом.

— О боже… Ладно!

— Согласен быть моим помощником?

— Да-да, согласен, доволен?

— Ну тогда хорош тут рассиживаться! — рявкнул Седой. — Встал и пошёл за гвоздями в сарай. Молотком, надеюсь, бестолочь, умеешь пользоваться?!

— Стоп-стоп, это что сейчас?..

— Без разговоров!

— У меня, вообще-то, рана!

— Заживёт!

Вот так, сам без понятия как, я встрял в какую-то мутную стройку. А ведь хотел с концами свалить из Виктомска. Хитрозадый Седой навешал мне лапши на уши, взял обязательства и сделал из меня настоящего раба. Сам он молоток сменил на кружку с чаем, а гвозди — на булку. Я же, чем больше выздоравливал, тем больше вкалывал.