Застрянец
Шрифт:
Одиночество после дня сурка мне нравилось.
Посмотрел на звёзды, расправил руки, размялся. Стоило подумать о превращении, как внутри зазвенела энергия. Она напоминала наполненный пчёлами улей. Своими мыслями я тревожил его, и пчёлы внутри просыпались.
Повёл головой вправо, правая рука обратилась в дым. В другую сторону — исчезла левая рука. Качнулся вперёд и растворил плечи. Хлопнул дымными руками, и те превратились в нечто новое. Потеряли прежнюю форму, вытянулись.
Поддерживать дымное состояние было сложно, заканчивались
В двух метрах от себя я выбрал одуванчик. Повернул корпус, ударил.
Вытянутая стрела срезала его головку, будто острие меча. Руки вернулись на место. Я сделал три шага и поднял срубленный бутон.
Насколько всё-таки верно утверждение, что я больше не имею отношения к Виктомску и его людям?
Глава 28. День рождения
Седой наложил каши, добавил масло, посыпал перцем. Поставил мне тарелку, я с жадностью на неё набросился. Не успел старик перетащить свои скрипучие конечности за стол, как я уже слопал половину.
— Чай крепкий, — сказал Седой и поставил кружку.
— Мужики в доках на завтрак пьют крепкое пиво, — сказал я. — Говорят, что для крепких мужиков, нужен крепкий напиток.
— Ну-ну, — Седой медленно мешал в тарелке, будто ждал, что овсянка откроет ему священный текст. — Потом эти крепкие мужики, своими крепкими кулаками бьют друг другу крепкие морды. И это в лучшем случае. Хуже, если они напутают со сцепкой и завалят своего крепкого друга брёвнами.
— С тобой, дед, не поспоришь, — ответил я и прилип к кружке. — Значит, вы с моим отцом были корешами?
Седой, как человек выросший в другом мире, да ещё и в другом поколении, часто не понимал мои слова. Но никогда не переспрашивал. Вот и сейчас только скривился:
— Твой отец был очень предан этому городу. Он пообещал своему отцу, что продолжит служить народу. Мне и моей семье он помог не больше, чем другим. Но я оценил.
— Думаю, ты уже отдал ему долг. Кстати, ты не знаешь, почему Глинские с Мещерскими разругались?
— Мещерского всегда привлекала столица. Он хотел поравняться с ней, быть таким же великим, что ли. Часто его намерения вредили здешним людям. Потому и поссорились.
— Яблоко от яблони…
— Раз уж мы заговорили о пиве, — вдруг сказал Седой.
— Что?
— Сегодня у меня день рождения. И я не откажусь выпить дубового эля, который варит старик Татищев в «Большой кружке».
— Ого! Поздравляю! Тебе сколько стукнуло? Сто?
— В «Большой кружке», — повторил Седой. — Запомнил?
— Я?!
— Это в районе Мещерского. Мне туда не дойти.
— Карету возьми!
— Ещё чего, — отмахнулся Седой. — Никогда не ездил и сейчас не собираюсь. Сам иди!
— Но…
— Ты же не в розыске у королевской армии. Сам себе затворничество придумал. Не хочешь, чтобы узнали —
Впервые за время нашего знакомства Седой у меня что-то попросил. Жалкие три сотни на восстановление места силы — не в счёт. Ну как ему отказать? Особенно в день рождения.
— Ладно. Дубовый эль?
— Ага, — чуть улыбнувшись, ответил Седой.
… … ...
Надев старый плащ с капюшоном, я двинул в путь.
Седой объяснил, где найти Большую Кружку. Идти прилично. До моста через реку, а потом в южную часть, на набережную вблизи моря.
Карету я тоже решил не брать. Оборванец в старом плаще с извозчиком выглядел бы слишком подозрительно. Подумывал найти Криса и перепоручить задание, но не стал. Торчать на холме и самому до ужаса осточертело.
Вдобавок я ничем не рисковал. Седой прав. Я же не в розыске. Мещерский приказал не показываться ему на глаза, но ведь не буквально. Это же не значит, что я вообще должен исчезнуть. Достаточно того, что я бросил квартал Глинских на произвол судьбы.
Перешёл через мост и потопал вдоль реки по району Мещерского. Там мой оборванный прикид сильнее выделялся среди местных. Аристократия, мать их. Тем не менее я без проблем дошёл до Большой Кружки.
Пивнуха была небольшой, всего на пять столов, ещё столько же стояло на улице. Занят был всего один. Три бородатых кочегара помалу кочегарили.
Бар был отделан вогонкой, внутри пахло деревом. На стенах висели донышки от пивных бочек с прожжёнными отметинами производителей. По убранству и фирменным бокалам я понял, что это не обычная пивнуха. Не просто так Седой отправил меня именно сюда. Здесь пиво ценили и знали в нём толк.
— Бочонок дубового эля, пожалуйста, — сказал я.
Хозяин — старик в очках на цепочке с затушенной трубкой во рту — расправил плечи и улыбнулся. Не каждый покупатель позволяет себе покупать бочонками.
— Отличный выбор! Дубовый эль — наш самый ходовой товар, — принялся нахваливать продавец. — В меру крепкий, но без лишней горечи. После варки хранится в дубовых бочках. Отсюда и название.
Старик ушёл в подсобку и вернулся через минуту с небольшим бочонком, объёмом около пяти литров.
— Свежее. Пятьдесят золотых!
Последние слова старик сказал слишком громко. Услышали кочегары, обернулись. Я вытащил купюру и положил на стойку:
— Вам от Седого привет. Эль для него. На день рождения.
— Правда?! — обрадовался Татищев. — Ну раз такое дело… Погоди!
Продавец засуетился, посмотрел по сторонам и убежал в подсобку.
— Пивом не угостишь? — рядом подсел один из кочегаров. С добротным животом, который растёкся по его грязным чёрным штанам. Он хотел заглянуть глубже под капюшон, но я отвернулся.
Продавец забыл забрать деньги. Пятьдесят злотых так и лежали на барной стойке. Я протянул руку, чтобы их забрать, но волосатая закоксованная лапа упала на купюру быстрее. Громыхнуло дерево, стойка затряслась.