Затерявшиеся в тайге
Шрифт:
Совсем уже стемнело, когда среди чахлых осинок Гиблого леса—так я предложил его называть— показалась фигура Толи. Приблизился с непроницаемым видом, осторожно неся котелок.
— Ну что? — спрашиваю его в нетерпении.
— Раз с таким видом идет, значит, улов есть, — заметил Леша.
Толя молча поставил котелок между нами. Я поднял крышку. Там кверху брюхом плавал единственный пескаришка...
И все же это была рыба!
— Что будем с ним делать?—озадаченно спросил Алексей.
— Сварим, — ответил я.
— Не жидок будет бульон?—засомневался вдруг Алексей.
— Все равно съедим, — заверил я убежденно. И тут же заметил, как все одновременно сглотнули слюну.
В крышку котелка Леша плеснул немного воды и бережно поставил ее на огонь. Когда вода закипела, опустил в нее пескаря. А еще через несколько минут наш повар объявил громогласно, торжественным голосом:
— Первая перемена блюд! — И с важным видом, изящно отставив мизинец руки, держащей ложку, снял пробу.
— А вкусно! — поделился он первым своим соображением.
— Ух, вкуснота какая! — вырвался эмоциональный возглас у рыбака.
— Настоящая уха! — вероятно, я выразил нашу общую точку зрения.
Не успели опомниться, как и следов ухи не осталось. С изумлением смотрели мы на опустевшую крышку.
— Вторая перемена блюд! — Леша первым пришел в себя и снял с огня котелок.
— Что там еще?—недовольно спросил Коваленко.
— Грибки-с таежные! — порадовал его Алексей. — Извольте откушать!
— А как насчет тройной ухи?—спросил я у Толи.
— Завтра будет,—ответил он односложно, коротко и обнадеживающе. При этом голос его сохранил убежденность.
... Легли спать, твердо зная, что огонь долго не проживет. Нелепость какая-то: мы в лесу, среди деревьев, а подходящих дров не найти. Для того чтобы загорелась сырая осина, нужен большой огонь, а его-то и нет. Не получается. Ложимся пораньше, чтобы успеть заснуть при костре. Его слабое, едва ощутимое тепло еле доходит до нас.
Да, неожиданный кризис с дровами в этом лесу. Свежая береза, найденная довольно далеко от стоянки, и осина не горят—тлеют, перегорают, и только. Совершенно не видно коряг и старых, давно упавших деревьев. Чем будем ночью топить, просто не знаю. А ночь без огня—дело знакомое, но очень уж малоприятное...
К середине ночи, а возможно и раньше, огонь погас. Что только ни делали мы для его оживления— и все напрасно. У нас не было самого главного— сухих дров. В Гиблом лесу влага пропитывала насквозь все, что в него попадало. Одежда тоже набрякла от сырости, и если в предыдущие ночи мы коротали часы у костра, понемногу согреваясь и приходя в себя от комариной напасти, то в эту ночь, без огня, пришлось очень несладко. Если что и согревало нас в те холодные, томительно долгие часы нескончаемой ночи, так это мысли о горячей тройной ухе на завтрак.
Утром, когда густой туман цеплялся за кусты, делая лес еще неприветливее, Толя принялся возиться с остатком булавки. Минут за пятнадцать он сделал еще два превосходных крючка, смастерил из коры поплавки и срезал два длинных удилища. Потом мы провели эксперимент по определению времени. Я сказал, что пять тридцать. Толя: пять двадцать. По условиям эксперимента я должен был посмотреть на часы, сверить предсказания и все записать, никому ничего не сообщив. Так я и сделал. Часы показывали шесть часов и одну минуту.
Мы попили горячего смородинового чайку, и Толя поспешил на рыбалку. Он еще хотел червей накопать. Мы с Лешей обещали помочь, чтобы объем земляных работ ему достался поменьше, а пока обратили все усилия на поиски в дальних окраинах Гиблого леса дров для костра.
Поднялся наверх, поближе к макушке сопки, и там нашел большую корягу, вросшую в землю. Выворотив ее, увидел, что в ней метра три с половиной. Когда-то сосной была. Сырая вся. Заглянул на всякий случай с торца и с удивлением обнаружил, что она полая и сухая внутри. Принесли ее с Лешей, положили в костер—и через минуту вспыхнул великолепный огонь. Вот ночью чего нам не хватало...
Часа три мы с Лешей возились подле костра, пока не подняли пламя. Теперь сырая береза сохла довольно быстро и потом отлично горела. И все из-за этой коряги! Немного, оказывается, было нужно, чтобы иметь возможность ночью погреться... Освободившись, я пошел на берег к Толе. Интересно, как у него там дела. Подошел, заглянул в котелок и увидел, что в нем топорщат жабры два пескаришки. Да и сам рыбак не скрывал, что гордится уловом. Все-таки наловил вдвое больше, чем в прошлый раз. Потом Толя надумал сменить место — здесь уже не клевало, — смотал удочку и ушел подальше— вниз по течению. А я взял вторую удочку, нацепил кусочек червя и забросил ее. Через пару минут поплавок дрогнул и скрылся. Я, ни на секунду не сомневаясь, что крючок зацепился за что-то, потянул вверх удилище и, не веря глазам своим, увидел трепыхавшегося на леске пескаря. Отправил его к двум собратьям, которые, видно, уже начинали томиться от скуки.
Окрыленный удачей, я постоял еще с час, не сводя глаз с поплавка, но больше ни единой поклевки не было. Успокоил себя тем, что теперь каждому из нас по целой рыбешке достанется. Оставил удилище на берегу и пошел к Толе — может, и ему повезло?
Да только зря я на это надеялся. Толя сказал, что на новом месте ни разу поклевки не было. Да что это за рыба такая?! Совершенно не умеет вести себя.
Здесь, на берегу, на тонкой ветке рябины, склонившейся почти к самой земле, я увидел бурундучка. Он сидел неподалеку от меня, держа в передних лапках маленькую зеленую шишечку и с потрясающей быстротой грыз. Его щеки полнели прямо на глазах. Я подошел ближе, так что нас разделяло менее метра, и он только после того, как я протянул руку к нему, проворно сбежал по ветке и скрылся в норе.
Когда он вновь появился, Толя опустил на землю котелок, положил рядом удочку и сделал попытку его поймать. Бурундучок не показался чересчур осторожным.
С горящими глазами охотника, который после долгого преследования настиг добычу, Толя начал подкрадываться. Сначала он хотел накрыть зверька шляпой, но потом передумал, вернул шляпу на ее законное место и медленно протянул руку. Бурундучок убежал в тот момент, когда Толину руку от его хвоста отделяло не более пяти сантиметров. Опрометью зверюшка кинулся в нору, неожиданно—как-то очень уж по-человечески — оглянулся и пропищал что-то сердитое. Я не понял что.