Затерявшиеся в тайге
Шрифт:
Вернувшись к стоянке, я увидел, что пламя сникло совсем, а Леша, истекая слезами от едкого дыма, сражался с гнусом и старался добиться успеха в борьбе за огонь: костер никак не разгорался. Через полтора часа вернулся и Толя—он еще постоял, перебравшись на новое место. Еще издали можно было увидеть, что он выглядит как человек, крайне расстроенный. Я заглянул в котелок и хорошо понял его: все те же три пескаришки сантиметров по шесть-семь длиной.
Трудно сказать, почему рыба клевала так плохо: наживка была хорошей—Толя червей накопал. Он предусмотрел все,—даже белую леску замазал землей, чтобы в воде не было видно. Вероятно,
Теперь я знаю, что это такое — тройная уха. Это уха из трех пескарей. Мы варили жалких рыбешек до тех пор, пока не получился мутноватый бульончик, поверхность которого украшали три-четыре звездочки жира. Мы смотрели на нашу тройную уху, с наслаждением вдыхая изумительный запах рыбы.
— Вот это еда! — произнес, сглатывая слюну, Толя.
— Это уже что-то... — сказал Алексей. — Здесь есть белок.
— Давайте скорее есть этот белок, — попросил я, — и все микроэлементы, которые тут содержатся, только быстрее!
И мы напустились. Мы съели тройную уху с таким удовольствием, словно это изысканный рыбный суп, приготовленный по лучшим кулинарным канонам.
Облизав ложку, Толя сказал:
— Если бы пескарей было десятка по два на брата...
Алексей добавил мечтательно:
— Да, штук сто такого размера нам, пожалуй, хватило бы... Но в любом случае мы получили белок.
«Ладно, — подумал я, — будем считать проглоченный белок нашим завоеванием. Но как бы получше изловчиться и наловить рыбы побольше...»
После опостылевшего грибного блюда уха наполнила нас настоящим блаженством. А горяченький смородиновый чай стал великолепным завершением небывалого обеда. О нем мы будем рассказывать детям и внукам.
— За эту уху я заплатил своей кровью,—сказал Коваленко столь мрачным голосом, что я подумал, будто он тут же потребует, чтобы от кого-нибудь из нас ему сделали переливание крови—восполнить эту потерю. Но он пояснил:
— Из меня жуть сколько комары высосали, пока я стоял с удочкой.
Да, от гнуса спасения нет. Даже на берегу, где нет-нет да и продохнет ветерок, комаров и мошки — напасть. А здесь, в чаще Гиблого леса, гнуса видимо-невидимо. Борясь с ним, мы постоянно награждаем себя оплеухами. В этот вечер, забывшись, я залепил себе такую затрещину, что, наверное, с минуту в ушах звенело.
Смотрю на друзей и вижу, как сильно они похудели. У Леши усталый взгляд, под глазами темные тени. Сильно осунулся... Я заметил, Леша идет, а ноги у него сами собой подгибаются. У Толи ввалились щеки, острее обозначились скулы. Да и сам я иным воспринимаю себя: чувствую, много лишнего уже отвалилось. Интересно, сколько в весе мы потеряли...
Пошел дождь. Мелкий, частый. Быстро натянули пленку. Толя все делал молча, но я чувствовал, что он недоволен чем-то. Потом он не удержался, начал ворчать: оказывается, я плохо вбил колья. Что-то мы часто стали выражать недовольство друг другом... Впрочем, думаю, это нормально: сил мало, мы порядком измотаны, раздражение и выливается капля за каплей. Вот сейчас: говорю, что надо идти за дровами, пока дождь сильней не пошел. Леша вылез вместе со мной, а Толя взял нож, заготовку для ложки и принялся резать. Ну что тут поделаешь... Пошли с Лешей вдвоем. А сам чувствую, злость закипает. Успокаиваю себя, веду довольно убедительный монолог в защиту Толи, а безуспешно. Злость остается. И мне уже кажется,
Вот мы рубим дрова под дождем, а он сидит, резьбой занимается. Принес улов и, видимо решив, что свое дело сделал, отдыхал после рыбалки. Я дорубился в конце концов до того, что не было сил топор удержать. Да и Леша вымотался с этими проклятыми дровами...
Трудно иногда бывает Толю понять. Вообще-то он работяга. Никогда от работы не отлынивал. Наоборот, всегда сам брался, когда можно было отдохнуть, побездельничать. Сейчас я на него очень рассчитывал — думал, придет, подключится к нам и, глядишь, дров достаточно заготовим для ночи. А он не пришел.
Мне казалось, что он сидит там один и режет со злостью: «Я свое дело сделал, а теперь вы поработайте!» Выходит, что мы считаемся? А может, это я один считаюсь? Тоже не ангел ведь... Покритикуем себя — это никогда не бывает вредно.
Так... Возражений никаких не терплю... Сделался раздражительным, вспыльчивым... Эгоист—вот кто я такой.
Ну и достаточно. Придя к выводу, что самокритика хороша, но в меру, я продолжил свои размышления.
Если спокойно на все посмотреть, наверняка окажется, что работа на всех распределяется поровну. Но тогда почему эпизод с этой треклятой ложкой так сильно задел меня?
... Дождь сыплет и сыплет. Не дай бог, и завтра не кончится... Сидеть нам тогда еще день в Гиблом лесу... А так хочется поскорее выбраться отсюда на вершину сопки. Там сухо, когда нет дождя. Там всегда есть наши любимые коряги...
Собрались поужинать, заглянули в корзину, а грибов-то и нет. С рыбной лихорадкой совершенно забыли о них. Попили смородинового чайку и улеглись на влажное ложе. Одежда напитана влагой, сделалась липкой. Дрянь это место... Хуже у нас в тайге не бывало.
Слабенькое, синюшное пламя костра грозило в любую минуту укрыться от дождя внутрь поленьев. Я вылез наружу, подбросил еще четыре круглых поленца и понял, что если огонь не погаснет сейчас, не выдержав тяжбы с дождем, то неминуемо угаснет ночью. Потому что дров, которые мы с Лешей заготовили, оказалось очень уж мало.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Наверное, я оттого и проснулся, что было абсолютно темно. Дождь все шуршал. Я сел, прислушался. Нет, не показалось—все идет, окаянный...
Только приглядевшись, я увидел слабо тлеющие угли костра. Выбрался к нему—хотел подбросить пищи, пошарил вокруг в темноте, но ничего не нашел. Наверное, кто-нибудь раньше вставал и бросил последнее. Залез обратно, прижался к Леше и попытался уснуть. Подумал сквозь сон: а ведь где-то люди спят в постелях...
Сырое, туманное утро. Дождь ослабел, и я понадеялся, что к обеду совсем перестанет. Сам по себе он нам не мешает, но мокрая трава по дороге, мокрая трава на новом месте ночлега, и снова надо нарубить кучу веток для логова—все это удерживает на стоянке в Гиблом лесу. Лежим, никто не встает. А дождь все идет и идет...