Затерявшиеся во времени
Шрифт:
– Ax, ax! – с упреком сказал Босток. – Я сам сделаю все, что нужно, милочка. Мы с тобой позабавимся, а потом... – Грубый голос был полон гнева. – А потом я сверну твою гребаную шею. Слышишь, что говорю? А? Я собираюсь, мать твою, сломать тебе шею, а еще потом собираюсь, мать твою, закопать тебя.
– Пожалуйста, – молила она, – не делайте мне больно. Есть...
– Больно? Больно? Да ты еще у меня пожалеешь, что вообще родилась на свет, мать твою. Я собираюсь...
Босток вдруг остановился и кашлянул. Правильнее сказать, изданный им звук походил на
Николь вдруг почувствовала, что он отпустил ее. Она была свободна от его объятий.
Босток стоял в самом центре маленькой лужайки. Лицо его выражало полнейшее изумление. Она видела, как он вдруг прижал пальцы к шее, будто ощущая, что там ползет какое-то насекомое. Когда он отнял пальцы от шеи и посмотрел на них, лицо выглядело буквально потрясенным. Теперь и Николь увидела – пальцы окрашены кровью. Она смотрела, как он стоит, как его рубашка поло меняет свой цвет на красный, сначала у воротника, а потом все ниже, ниже. За несколько секунд вся левая сторона рубашки стала темно-красной и влажной от крови.
Глаза Бостока лезли из орбит, губы дрожали, будто силились что-то сказать, но язык уже отказывался ему повиноваться.
Потрясенная Николь обвела опушку глазами. Кроме нее самой и Бостока – ни души. Так что же с ним происходит?
И вдруг – движение. Какая-то фигура скользнула через лужайку с такой быстротой и грацией, что Николь даже не успела разобрать, кто это. И тут же раздался свист, такой свист, который издает нечто, с огромной скоростью пронзающее воздух.
Вот тогда-то Босток и завопил.
Фигура быстро скользнула вбок, и Николь увидела, как Босток обеими короткими толстыми руками схватился за живот. Он глядел на низ живота так, будто ожидал увидеть что-то совершенно удивительное.
Медленно, одной окровавленной рукой он приподнял подол рубашки, желая увидеть, что там такое.
И снова заорал от ужаса.
Николь крепко зажмурилась.
Но было уже поздно. Картина увиденного уже успела запечатлеться в ее мозгу. Босток все еще стоял, обхватив руками свое пивное брюхо, а сквозь его пальцы ползли кишки, мокрые от желудочного сока и крови.
Дальнейшее не зависело от воли Николь. Она противилась этому. Но ее глаза широко раскрылись сами собой.
На этот раз она увидела высокую фигуру, которая возвышалась над Бостоком, уже валявшимся на земле и хрюкавшим, как недорезанная свинья.
И опять фигура незнакомца скользнула с такой грацией и изяществом, будто принадлежала профессиональному танцору.
Теперь она видела: в руке он держал тонкую гибкую шпагу. Затем странным плавным движением он принял прежнюю необычную позу, держа шпагу правой рукой, а пальцами левой как бы поглаживая клинок. Почти комично выглядело то обстоятельство, что его левый мизинец был отогнут в сторону, будто танцор участвовал в королевском чаепитии. Его глаза не отрывались от лица Бостока, валявшегося у его ног. А затем Николь увидела, как незнакомец вонзил шпагу прямо в шею Бостока.
Тело Бостока содрогнулось.
На какой-то безумный момент Николь показалось, что человек, спасший ей жизнь, – Ли Бартон. Фигура была высокая, закутанная в плащ. Но когда она пригляделась, то поняла, что это не театральная накидка Дракулы, а настоящий коричневый шерстяной плащ.
Позже Николь, вероятно, проклянет себя за то, что она сделала тогда. Она взвизгнула и постыдно повторила то, что делали тысячи и тысячи женщин в прошлых веках.
Она рухнула на землю в глубоком обмороке.
2
– Ваша машина, сэр? – спросил полисмен, заглядывая в автомобиль. Лицо его показалось Сэму огромным. Оно было столь близко к его собственному, что Сэм отлично видел отдельные волоски и целые волосяные дорожки на плохо выбритой коже полисмена. Жировые складки почти полностью скрывали галстук. А еще Сэм обонял аромат жареного лука, который с такой силой вылетал изо рта полицейского, что Сэму пришлось задержать собственное дыхание. Во всяком случае, он попытался это сделать.
– Ваша машина, сэр? – повторил констебль.
– Да, офицер.
– А мы, кажись, американцы, сэр?
Сэм выдавил улыбку. Возможно, он еще и кивнул бы, но этого сделать было нельзя, так как в таком случае он врезался бы в огромную физиономию, нависшую над ним всего лишь в нескольких дюймах.
Полицейский внимательно осмотрел белый полотняный костюм Карсвелла, а затем и золотой жилет Джада. После этого он уставился на приборную панель «ровера» и на шкалу радиоприемника.
– А на какую кнопку вы нажимаете, чтобы машина развалилась на части?
Сэм чувствовал, что его улыбка делается все более натянутой, по мере того как он пытается улыбнуться еще шире.
– На части? – повторил он, пытаясь понять, у всех ли обитателей Кастертона образца 1946 года крыши съехали или нет. Мальчишка лет десяти уже взобрался на капот и строил ему рожи сквозь ветровое стекло.
– Но она же распадается, верно я говорю, сэр? – спросил констебль, направляя новую обильную порцию лукового запаха прямо в лицо Сэму. – Моя жена терпеть их не может, но ребятишек я захвачу с собой. Ей не нравится запах, если вы понимаете, что я имею в виду? Она говорит, воняет грязными бриджами, сэр, вот как она выражается.
«О чем он болтает?» – недоумевал Сэм.
Полисмен повернул свое красное, изрезанное бритвой лицо к Сэму, так что их разделяло не более пяти дюймов. Сэм все сильнее вжимался затылком в подголовник кресла.
– Хотя я должен сказать вам одну вещь, – продолжал полисмен, и его глаза твердо уставились в глаза Сэма. – С этим вы заходите малость слишком далеко.
Слишком далеко?Уж не знает ли констебль, что произошло у них в амфитеатре? Что сто или около того акров пашни и пастбищ плывут во времени, унося с собой почти полсотни человек? Как потерпевших крушение на плоту? Но это невозможно.