Затмение

Эпиницкий Александр

Закончив занятие на коврике, молодой человек дотянулся до будильника и с легкой ухмылкой выключил его. «Неповоротлив же ты, братец, – вслух произнес он. – Как всегда!» Затем он подошел к окну и резким движением развёл в обе стороны плотные тяжелые гардины. Комнату наполнил розовый свет майского утра; чуть влажный ароматный воздух стремительным потоком ворвался через распахнутую дверь большого балкона-террасы внутрь комнаты.

Шаг вперед – и молодой человек в одних пижамных шортах уже на балконе. Он наклонился и взялся за большие гантели. Затем он с легкостью выпрямился и начал плавно выполнять широкие взмахи руками, словно большая

бабочка-махаон. Завершив силовые упражнения и вернув гантели на место, молодой человек решился на паузу. Он оперся руками на край перил и сделал несколько длинных вдохов и выдохов. Он смотрел поверх макушек деревьев в сторону горизонта на неповторимый восход солнца над Москвой.

– Чудесно! – восторженно произнес он и отправился в душ. По пути он подпрыгнул к потолку и ухватился за приделанный к стене турник. Скрестив ноги, он энергично подтянулся двадцать один раз.

Наконец он там, где по утрам смывают остатки сна. Сначала еле теплая вода, как оливковое масло, медленно стекала по его коже. Затем резко был подан ледяной поток. Колючий холод молниеносно достиг сердца, которое принялось ускоренно прокачивать кровь по мускулистому телу, похожему на классическую скульптуру гребца древнеримских галер.

По субботам молодой человек не брился – сразу после водных процедур, хорошенько разогрев себя полотенцем, он отправился на кухню.

06:35. Зазвучал легкий блюз Эдди Хиггниса; зашкварчала посыпанная зеленым луком яичница на сковородке; загудела электрокофеварка; побежала в стакан шипящая струйка ароматного кофе; из двух стволов тостера с щелчком подпрыгнули подрумяненные кусочки душистого хлеба.

Разместившись за барной стойкой напротив распахнутого окна, молодой человек принялся за завтрак и размышления о планах на предстоящий день.

На сегодня у него была обширная программа. Сначала нужно было выполнить обязательную часть – заскочить в университетскую библиотеку и проверить одну идею, которая вчера вечером неожиданно засела у него в голове. Перед сном он успел лишь умозрительно осмотреть её со всех сторон и бегло набросать кое-какие заключения. Ему показалось даже, что выводы, к которым он пришел, правильные. «Нет, точно, по другому и быть не может,» – думал он. И всё же, для успокоения, следовало свериться со справочником и произвести расчеты.

В обязательную часть также входила сдача зачета по дискретной геометрии и дзета-функциям Римана. Спецкурс по этой теме вела несколько чудаковатая аспирантка, воспоминания о которой навели молодого человека примерно на такие мысли: «Только такие, как она, живущие в параллельной вселенной, могут назначить приём зачета в субботу да ещё у себя дома. У неё, видите ли, на прошлой неделе сломалась машина, а она – девушка одинокая, помочь ей некому и приходится самой разбираться с автосервисом. Почему бы просто не поставить мне «автомат»? Ведь знает (хорошо знает!) с кем имеет дело…

Всё-таки Хиггинс виртуозно однообразен. Но как же он восхитителен! И кофе чудесен! А вот яичницу передержал. Желток должен быть склизким: так приятнее обмакивать в нём тосты».

Он любил с утра немного поворчать, сознательно раззадоривая мозг диссонирующими колкостями. В действительности же перспектива выполнения обязательной части в выходной день его нисколько не омрачала; она его радовала.

Причина этой радости скрывалась в том, что величайшим удовольствием для себя он считал умственную работу.

Он чувствовал её физически: она так нежно поглаживала его мозг, что в иные минуты он готов был посвистывать и стрекотать от счастья, как дельфин в море. Бывали, правда, и другие ощущения, которые нравились ему даже больше. Эти ощущения он сравнивал с тем, будто некий былинный седобородый пахарь бороздит увесистым плугом его извилины, охватывая новые, никому неведомые, целинные поля.

Второй его страстью была скорость. Сегодня ему предстояло промчаться полтора часа по автомагистрали к водохранилищу под Тверью и открыть сезон по сап-серфингу. Для этого ещё с вечера в багажник его оранжевого родстера было уложено всё необходимое, бак был наполнен до уровня «full tank», к крыше прикреплены борд и весло.

Потягивая кофе и размышляя об обязательной части, он даже не задумался о том, зачем эта аспирантка рассказала такие подробности про автосервис? Зачем назначила зачет в субботу? Зачем у себя дома? Ему был важен сам спецкурс. Он выбрал его сознательно и честно посетил все шесть занятий, несмотря на то, что уже после первого понял, что курс был не оригинален, а шел по академической схеме, без интриги, без конфликта и попыток опровергнуть теории Римана. Он хотел, было, поднять волну и предложил развернуть широкую дискуссию, но… Но в ответ услышал, что «часы для курса ограничены, и позволить себе такую роскошь, как широкая дискуссия, мы не можем».

Молодой человек был молод… Или – нет, правильнее будет сказать: молодой человек был юн и поэтому во многом прямолинейно непосредственен. Он ещё не знал, что для того, чтобы добиться чего-то от женщины, её нужно заинтересовать, а сделать это вернее всего можно только окольными путями.

Кроме того, в разрешении вопроса о дискуссии он не нашел поддержки со стороны приятелей-однокурсников, большинство из которых записались на спецкурс по иным соображениям. Как будущие ученые они с вожделением жаждали опытным путем проверить возможность сопряжения в одном теле таких несовместимых параметров, как длина стройных ног в сто семнадцать сантиметров и спецкурс по дискретной геометрии.

«Значит так, – думал он, посматривая в окно на игру солнечных лучей на листьях деревьев, – в библиотеку иду к открытию, к девяти. Одного часа, полагаю, мне должно хватить. Потом – к Венере Марковна. Живет она недалеко. В половине одиннадцатого буду у неё. С ней разберусь за двадцать минут: пять минут на протокольные формальности в прихожей, десять минут на зачет и пять минут на форс-мажор. Кажется, у женщин в любом деле случается форс-мажор. После этого пулей домой и в седло! Полчаса на пробки, выезжаю на трассу и дальше свободный полёт».

«Венера Марковна, – сделав ещё один глоток кофе, размышлял он дальше. – Любопытно, что будет, если назвать её не МАрковна, а МаркОвна? Хотя, мне кажется, она к невинной иронии не расположена. Я заметил, что у нас в университете женщины-ученые вообще не восприимчивы к юмору. Впрочем, женщина-ученый – уже смешно само по себе».

– Стоп! – сказал он вслух, и дальше обратился к себе уже мысленно: «Возьми себя в руки. Если явиться к ней с таким настроем, то форс-мажор затянется надолго. Как там Семён объяснял: «к Венере Марковне нужно подойти с уважением. У красивой женщины чувствительно развит комплекс недооцененности ума. Она ведь реально умная. Да, да, не смейся. Если хочешь получить зачет, засунь своё «ученое эго» в… куда бы тебе его засунуть?»