Затмение

Эпиницкий Александр

– Всё нормально, это водитель троллейбуса, – попытался я её успокоить.

Володя, услышав наш разговор, закрыл рукой телефон и сказал: «Не переживай, Света, троллейбус поведу я».

– Теперь начала переживать. Беру свои слова обратно. Пусть уж лучше нас везет Харон.

Между тем Володька вернулся к общению по телефону: «Нет, Саня, у меня-то как раз всё тикает… Ах, так… А ты спускайся сюда и посмотрим, кто из нас не трезв… Ты же взрослый мужик, Саня. Взрослый мужик в два часа ночи не спит… Ты меня знаешь, за мной не заржавеет… Вопрос жизни и смерти… Моя честь на кону…» В таком духе он продолжал давить на болевые точки своего приятеля, и преуспел в этом деле. После короткого «Жду!», он отключил телефон.

Через

пятнадцать минут к нам подошел Харон. Был это, правда, не мрачный старец в рубище со свирепым взглядом, а долговязый парень с взъерошенной головой, заспанными глазами, в шлепанцах, майке и чуть ли не в пижамных штанах. Подавляя зевоту, он пожал всем нам руки, сказал Ленскому «идём», и они вдвоем скрылись за дверьми проходной. Мы со Светой остались стоять снаружи.

«Не пущу, – услышали мы голос охранника. – Сколько можно, в самом деле? Это уже свинство».

Дальше пошли переговоры. Охранник ожесточенно сопротивлялся. Володя поначалу был напорист, потом сменил тактику и стал исключительно вежлив. Спор постепенно затухал. Начался торг. Наконец дверь победно распахнулась, и Володя пригласил нас внутрь.

– Друзья мои, проходим. Не шумим. Спасибо, Митрич, – сказал Ленский, показав открытую ладонь мрачному охраннику, который был похож на подвыпившего пирата Билли Бонса.

– Как ты его уговорил? – спросила Света, пока мы проходили мимо длинного ряда из троллейбусов.

Володька молча и не без сожаления стукнул пальцем по запястью левой руки – в том месте, где должны были быть часы, осталась лишь белая полоска, не тронутая загаром. «Что ж, всё справедливо, – проскользнуло у меня в голове. – Если верить мифологии, одна монета идёт перевозчику, другая – привратнику адовых чертогов».

Тем временем Харон подвел нас к своему троллейбусу.

– Ну, здравствуй. Скучал? – сказал Володька и похлопал троллейбус по крупу.

Обойдя троллейбус сзади, он взялся двумя руками за свисавший с крыши канат. Взмахнув им так, будто взнуздывает жеребца, он ловко высвободил две штанги и зацепил их за контактные провода. После этого мы все вместе вошли в троллейбус. Володька сел за руль. Послышался гул электромотора. Началось движение. Мы подъехали к высоким металлическим воротам депо; они откатились в сторону и наш экипаж отправился навстречу новым… (рука не поднимается назвать происходящее «приключениями»).

* * *

Я сидел в троллейбусе на переднем пассажирском сидении, уткнувшись виском в холодное стекло. Бабочки мои, судя по всему, разлетелись окончательно. Вместо них затрещали цикады и замерцал мириад светлячков. Цветочная поляна преобразилась и стала похожа на озеро, в котором отражается звездное небо. Близоруким взглядом (очки до сих пор лежали в кармане) я погружался в расплывчатую иллюминацию ночного города за окном. Тусклые огни фонарей, желтые мигающие сигналы светофоров, разноцветные вывески магазинов и подсвеченные рекламные плакаты на фоне пустынных улиц проникали в меня в каком-то футуристическом преломлении. В голове самопроизвольно рисовались межгалактические перелеты и заход крейсера звездного десанта на посадочную полосу. Однако стоило перевести взгляд в салон троллейбуса, как я возвращался к реальности. Она, впрочем, была ничуть не хуже. За штурвалом сидел Хан Соло, рядом с ним стояли принцесса Лея и Чубакка; «Сокол тысячелетия» прокладывал путь сквозь метеоритный дождь … Фу ты чёрт! Нужно все-таки надеть очки.

Володька вел троллейбус, не спеша, в своё удовольствие. Параллельно он развлекал ребят анекдотами. Света искренне и очень мило смеялась. «Как все-таки много жизни и оптимизма в женском смехе, – покачиваясь на волнах, плыли в голове моей разные мысли. – Никто так больше не смеётся… А если он заснет и не проснётся?.. А если он уйдет и не вернётся? Как там в песенке поётся?.. Или

это не песенка?.. Хорошо бы сейчас выпить чаю … сладкого, горячего… Какой же красивый город Москва… ночью». Я задремал…

Когда я очнулся, наш троллейбус остановился неподалеку от Новодевичьего монастыря.

– Конечная. Выходим. Дальше – пешком, – объявил в микрофон Володя и, щелкнув кнопкой на приборной панели, открыл передние двери.– Кто же теперь переправит нас на тот берег реки Стикс? – спросила Света.

– Сами дойдем. Тайными тропами, – ответил Володька.

Мы все четверо вышли на остановку. В ближайшем окружении всё вокруг неё утопало во тьме, и только на неё одну падал свет от стоящего рядом фонарного столба. Этот эффект делал её похожей на необитаемый остров или даже на одинокую планету, зависшую в пустотах вселенной. Ленский обнял Харона: «Спасибо, Саня. Зла не держи. Жене поклон и мои извинения».

Мы проводили троллейбус взглядом и, после того, как он уехал, Володька сказал: «Что-то я устал, братцы. Давайте присядем».

Мы уселись под крышей остановки. Теплый восточный ветер, пришедший со стороны Москва-реки, заботливо подул на наши лица свежим ароматом влажной листвы. Вокруг не было ни души, лишь гулкая тишина ночи говорила о том, что жизнь ещё теплится в этом городе и в этой стране. Мы сидели неподвижно и почти ни о чём не думали. Мы созерцали мудрость звездного неба над нашей столицей. Но разве можно глядеть на эту красоту и ни о чём не думать? Зачем мы этому городу и этой стране? Что вы ждете от нас? Мы молоды и нам здесь хорошо. И у нас есть силы, чтобы всем было хорошо в этой прекрасной стране. Так куда же нам приложить свои силы? Я знаю, нас слышат! Но, вот беда, мы – глухи и слепы. Мы утратили способность воспринимать шепот истины. В этой сказочной тишине мы не слышим даже раскатов грома и не видим падающих звезд. Мы не слышим и не видим ответы Космоса на наши вопросы. А ничьи другие ответы нам не нужны, потому что мы никому не верим. Потому что мы глухи и слепы от рождения нашего.

Снова подул ветер. Лист оторвался от ветки, залетел к нам под крышу и упал на голову Светы. Потом он соскользнул по её волосам и замер у неё в раскрытой ладони. Я посмотрел на этот лист, на раскрытую ладонь и потом на Свету. «Света, Света, наш яркий луч света, нужно идти. Но я не хочу в эту тьму. Я чувствую, она меня затягивает», – подумал я и с надеждой посмотрел в её глаза.

– Всё будет хорошо. Нужно иди. Я замерзаю, – сказала Света.

«Я что – начал думать вслух?» – пулей проскочил вопрос сквозь мою голову. Я накинул на Свету свой пиджак. Она поблагодарила, но сказала, что ей не холодно. Я удивленно уставился на неё: «Сама же говоришь, что замерзла!» «Я ничего не говорила», – был её ответ. «Я еще и мысли научился читать, – просвистела в голове вторая пуля. – Неужели Ленский прав и то, что происходит – есть начало прозрения?»

– Так, – твердо сказал я и поднялся. – Нужно уходить с этой остановки. Здесь, похоже, концентрируется какое-то нездоровое биополе. Мы поднялись, пересекли проезжую часть и проникли в небольшой зеленый сквер. Пройдя его насквозь, мы перешли через ещё одну дорогу и оказались у монастыря. Дальше мы пошли вдоль его белокаменных стен.

Света шла рядом со мной. Ленский ковылял чуть впереди от нас, уронив голову на грудь и спрятав руки в карманах. Вдруг, ни с того ни с сего, его пробило на слезу и он тихо и жалобно заскулил арию юродивого из «Бориса Годунова». Глубоко вжившись в образ блаженного, он несколько раз растянуто пропел о том, как его, горемыку несчастного, обидели – отняли копеечку (речь, видимо, шла о часах, оставленных у охранника). За содеянное коварство он молил царя Бориса, чтобы тот велел всех зарезать, как юного царевича Димитрия. Правда, вскоре передумал, всех простил и вслух утешил себя: «Ладно, завтра выкуплю».